Двумя ударами он вбил в кору в метре от земли заостренную на конце дощечку, поставил на нее ногу подтянулся, одной рукой ухватился за кору, а другой вбил еще одну дощечку и поставил на нее вторую ногу. Так наш ловкач перекладывал топор из руки в руку и вбивал дощечки все выше и выше с удивительной ловкостью. Аборигены одинаково хорошо владеют обеими руками; в детстве матери привязывают детям на длительное время то одну руку, то другую, чтобы каждая рука научилась действовать самостоятельно.
В этом искусстве Ивон превзошел своих соплеменников. Фрике с любопытством следил за ним. Не прошло и нескольких минут, как белый дикарь предостерегающе крикнул и Фрике быстро отскочил в сторону.
Лиана, толщиной в палец, со свистом падала вниз, а следом за ней со скоростью циркового клоуна спускался помощник вождя.
Фрике не мешкая схватил лиану, сбросил ее прямо в лодку, поднял привязанный к лиане трос, намертво прикрепил его к соседнему дереву и стал с волнением ждать друзей.
Первым взобрался Мажесте, да так ловко, что вызвал восхищение Ивона и туземцев, великолепных гимнастов.
Добрый негр от радости потерял дар речи. Он бросился к Фрике и, с трудом сдерживая рыдания, едва не задушил его в объятиях. После Мажесте поднялся доктор, спокойно и важно, без суеты. Длинный и тощий, с огромными руками и ногами, он напоминал гигантского паука.
Неудивительно, что туземцы в себя не могли прийти от удивления. Они кинулись к Ламперьеру, даже не дав Фрике обнять друга, и что-то быстро-быстро заговорили на своем языке, без конца повторяя: Нирро-Ба. Фрике до крови кусал губы, чтобы не расхохотаться.
– Это ты, о Нирро-Ба? Брат мой! – воскликнул один из туземцев.
– Ты вышел из ада! О, Нирро-Ба! Ты поохотишься на эму вместе с нами.
– Это Нирро-Ба, наш умерший брат…
– Нирро-Ба, возродившийся в белом человеке.
Вдруг негры расступились, пропуская женщину с тяжелым мешком, распространявшим зловоние. Она подошла к доктору, внимательно осмотрела его, воздела руки к небу и вскричала:
– Это Нирро-Ба!.. Мой муж!..
После этого к доктору подбежали четверо маленьких Нирро-Ба, грязных, растрепанных и завизжали:
– Это Нирро-Ба!.. Наш отец!..
Добрейший доктор не знал, что и делать от смущения.
– Послушай, Фрике! Чего хотят, черт возьми, от меня эти добрые люди? Кажется, то же самое произошло с нашим другом Онезимом Барбантоном.
– Нет доктор. Барбантона признали святым, а вас главой семьи.
– Главой семьи?
– Конечно. Почтенная дама с мешком.
– Эта обезьяна?
– Ваша супруга, доктор. Она таскает останки Нирро-Ба, своего мужа, и уверена что он возродился в вас. А эти малыши, что визжат и дрыгают ногами, ваши отпрыски.
– Хватит шутить. Я – убежденный холостяк. Еще слово, и я возвращаюсь на судно.
– Да, господин доктор, вам можно посочувствовать. Невеста не очень красива, – раздался веселый голос Пьера Легаля.
– Молния в парус! Слово бретонского матроса, ничего страшнее этой черномазой я не видел!
Главный канонир между тем горячо обнял Фрике и сказал:
– Ну, сын мой, хватит болтать. Оставим господина доктора с его семьей, а ты пойди помоги подняться господину Андре.
– Слушаюсь!
В то время как достойный доктор напрасно пытался уклониться от назойливых ласк своего потомства, Пьер, Фрике и Мажесте вернулись к краю пропасти.
Андре, с карабином через плечо и ранцем на спине, привязал судно к концу троса; затем схватил трос одной рукой, а другой повернул медный диск, сверкавший на эбеново-черном корпусе.
Послышался тонкий свист, лодка стала на глазах уменьшаться, обмякла и погрузилась в волны.
А молодой человек, словно белка, взобрался по веревке наверх и упал в объятия Фрике, пораженного тем, что ему довелось увидеть.
– Ты что, язык проглотил? Почему молчишь? – спросил Андре.
– Это я от счастья, что вижу вас всех живыми и невредимыми. К тому же я никак не могу понять, зачем вы потопили такую прекрасную лодку.
Андре улыбнулся.
– Успокойся. Наша шлюпка на конце троса, так что тебе еще понадобятся твои таланты гребца. Ну-ка, мастер Пьер, и ты, Мажесте, поднимите трос!
Два друга быстро подняли трос, и вскоре показалось нечто, похожее на обрывок брезента.
– Это ваша лодка? – спросил Фрике. Ему казалось, что все это он видит во сне.
– Ну конечно же! Обыкновенная резиновая шлюпка водоизмещением две тонны. За пять минут ее можно надуть мехами, которые Мажесте носит в своей сумке. А так она занимает места не больше, чем матросская койка.
– Прекрасно! – восхищенно воскликнул Фрике.
– Конечно, мой мальчик! Но что это, черт побери, происходит с доктором? Смотри, как он разбушевался! Даже брыкается!
– Дело в том, – ответил парижанин, – что господин доктор хорошо известен в Марселе и еще во многих местах под именем Ламперьера. Здесь его тоже знают, хотя он и не бывал в этих краях.
– Объясни. Я что-то не понимаю.
– Все очень просто. Туземцы вообразили, что в докторе возродился их соплеменник Нирро-Ба, который теперь вернулся, чтобы утешить вдову и накормить детей.
Андре, хорошо знакомый с австралийскими нравами улыбнулся. Он понял, что доктору не грозит опасность, и, успокоившись, принялся тщательно складывать лодку, ставшую совсем маленькой.
Не переставая восхищаться, Фрике горел желанием расспросить друга об этом удивительном судне, а также о том, каким образом им удалось спастись после крушения парохода.
Андре уже хотел в нескольких словах все объяснить парижанину, как совершенно неожиданно на их глазах разыгралась трогательная сцена.
Пьер Легаль заметил среди туземцев Кайпуна и жестом выразил свое удивление.
– Молния в парус! – шепнул он следовавшему за ним Фрике. – Если бы я, как австралийцы, верил в воскресение, то дал бы голову на отсечение, что знаю этого человека.
– Говори яснее!
– Этот парень, несмотря на всклокоченную бороду и длинные, как швабра, волосы, удивительно похож на мою покойную сестру, бедняжку Ивонну. Так что нет ничего удивительного в том, что австралийцы приняли доктора за того, кого оплакивают. Видимо, наш друг чем-то напомнил им покойника.
– Я не успел тебе сказать, – произнес Фрике, – парень, чьи черты кажутся тебе знакомыми…
– О да! Особенно глаза… Взгляд, добрый и нежный, как у той святой женщины…
– Послушай, он – не австралиец, – продолжал Фрике. – Очень давно парня подобрали туземцы. Живя среди них, он совсем одичал, но все же удалось вытянуть из него кое-какие сведения.
– Что же именно?
– Он был не то матросом, не то юнгой на «Беллоне».
Крик, похожий на рычание, вырвался из груди Пьера.
– Ты говоришь, на «Беллоне»?..
– Да. Кроме того, у него на руке вытатуировано, должно быть, его имя.
– И это имя…
– Ивон Кербехель! Да что с тобой, матрос?
Пьер побледнел, бросился к ошеломленному Кайпуну, схватил за плечи и впился в него глазами. Вдруг взгляд Пьера упал на татуировку.
