— Знаете что, — сказал он Джимми однажды в начале ноября, когда мы втроем после уроков покупали в сэндвичной «Колу», — вот вы тут всегда один да один. Не поговорите с хозяином, чтобы он взял нас на работу?
— Я тут хозяин, — ответил Джимми. — А кого это «нас»?
— Ну, нас троих, — сказал Колин. — Мы можем приходить после школы.
Джимми взял с рабочего подноса (тогда я еще не знала, что он так называется) кружочек маринованного огурца и забросил в рот.
— Это поздновато. Вот если б с утра пораньше.
— А если в десять сорок пять? У нас как раз большая перемена, время обеда. Ну кто, спрашивается, обедает в такую рань? В нашей дурацкой школе чем ты старше, тем раньше у тебя обед.
Джимми кивнул:
— Годится.
Я не поверила, что Джимми это всерьез, но Колин сказал, что завтра на большой перемене надо туда пойти, просто на всякий случай.
И оказалось, что Джимми не шутил. Мы втроем честно работали у него всю неделю. Мыли жирные пластмассовые подносы, взвешивали стопки тонких склизких ломтиков мяса (бр-р-р!), выстраивали пирамиды напитков в холодильной витрине, резали помидоры и делали многое другое, что велел нам Джимми.
По-моему, совершенно очевидно, что Джимми немножко с приветом, — разве нормальный человек возьмет на работу троих шестиклассников на сорок минут в день? В наш первый рабочий день он, наверное, минут пять тыкал пальцем в пластмассовую копилку в форме Фреда Флинтстоуна, которая стояла у него на верхней полке в подсобке.
— Копилку не трогать, — повторял он как заведенный. — Ни-ко-гда.
Когда я сказала Аннемари, что Джимми — слегка того, со странностями, она ответила:
— Да, но странности у него милые, а не жуткие.
— Зато копилка жуткая.
Она пожала плечами:
— Мало ли кому что нравится. Мой папа тоже собирает всякую ерунду.
Как выяснилось, платить нам Джимми не собирался. Он просто разрешал нам выбрать в холодильнике по банке газировки и сделать себе по сэндвичу из тех продуктов, что лежали на рабочем подносе на прилавке. А лежали на нем только листья салата, помидоры, лук, сыр — американский и швейцарский — и маринованные огурцы. Все остальное — ломтики индейки, ветчину, ростбиф, салями, салат с тунцом из глубокой прямоугольной посудины и тефтельки из скороварки — нам брать запрещалось.
Каждый день в конце работы мы несли эти свои сэндвичи с сыром в школу и съедали их за партами во время самостоятельного чтения. Я сидела с Алисой Эванс, которая никогда ни на что не жаловалась, Аннемари — с Джеем Стрингером, который, едва открыв книгу, отключался от окружающего мира, но Колин — Колин сидел с Джулией.
— Мистер Томпкин! — заныла она в пятницу, в конце нашей первой недели у Джимми. — Колин опять жует прямо за партой! А я ненавижу запах маринованных огурцов!
Мистер Томпкин глянул на нее поверх книги и, не вынимая зубочистки, сказал:
— Попробуй дышать ртом.
То, о чем забывают
Когда в ту пятницу я вернулась из школы, дверь нашей квартиры оказалась незапертой, что было странно. Даже более чем странно, потому что раньше ничего подобного не случалось. Но я решила, что мама просто забыла утром ее запереть, торопясь на работу. Сейчас я понимаю, как это глупо, но тогда — да, я так подумала.
Но, войдя, я вдруг испугалась — мне показалось, что в квартире кто-то есть. Я бросила ранец в прихожей и помчалась вниз, к Сэлу. Дверь он мне открыл, точнее — приоткрыл и загородил проход.
— У меня дверь была не заперта, — сказала я. — Странно, правда?
— Угу, — сказал он. — Может, ты забыла ее запереть?
Он так и торчал в двери. Явно не собирался меня приглашать.
— Да, наверное. — Было слышно, как у него за спиной верещит телереклама.
— Ну ладно. — Он смотрел в потолок поверх моей головы.
Я почувствовала себя полной идиоткой.
— Ладно. Пока.
Я вернулась домой, насыпала себе тарелку колечек «Чириос», сверху слой сахара в палец толщиной, и включила телевизор. Мама вернулась около шести.
— Ты забыла утром запереть дверь, — сообщила я.
— Я?! Ничего подобного.
— Короче, когда я пришла из школы, дверь была не заперта.
— Да ты что?
Она переходила из одной комнаты в другую, открывая все ящики и дверцы шкафов; я — за ней.
— Не может быть, — повторила она. — Я никогда не забываю запереть дверь.
Но все вещи вроде были на месте. Мама вошла в кухню и остановилась.
— Не то чтобы я помнила сам момент, когда я запирала дверь, — я просто
Она наполнила водой кастрюлю для спагетти, и пока она накрывала на стол, а я чистила морковку, мы говорили о чем-то совсем другом, но она то и дело перебивала сама себя:
— Ну как, спрашивается, как я могла не закрыть дверь на ключ?
Когда мы уже почти всё доели, она вдруг вскочила и выбежала за дверь.
— Мам?
Я нашла ее на лестничной площадке. Она заглядывала в наконечник пожарного рукава.
— Так я и знала, — сказала она. — Я бы никогда, ни за что не оставила дверь открытой.
Ключа не было. Мы еще раз обошли все комнаты и обыскали все шкафы — и снова убедились, что ничего не пропало.
— Но это же бред. — Мама стояла над шкатулкой с драгоценностями, разглядывая золотые браслеты, которые достались ей от ее мамы. — Выкрасть ключ, открыть дверь, забраться в квартиру — и ничего не взять?
Все это было в пятницу. В понедельник утром я нашла твою первую записку.
Первая записка
Она была написана крошечными буквами на малюсеньком квадратике бумаги, жестковатом на ощупь, как будто он промок, а потом высох. Я заметила ее, когда собирала ранец, — она торчала из книжки, которую мне всучили в библиотеке, про деревню каких-то белок не то мышей. Я эту книжку не читала и
