лобстеров! Лобстеров и устриц.
Говоря, Цигалов взял графин с водкой, но Вера покачала головой.
— Я уже успокоилась, так что оставим крепкие напитки на вечер.
— Ну и правильно, — согласился Илья, — со свежей головой лучше общаться.
«Кто бы говорил про свежую голову…» — горько усмехнулась про себя Вера.
Она снова вспомнила о Владимире, и слезы опять запросились наружу. Ужасно обидно было оттого, что приходится сидеть с убийцей за одним столом и вести себя так, словно ничего не случилось. Вера смотрела, как Илья наполняет вином ее бокал, и отказалась от еды, но Цигалов все равно положил на стоящую перед ней тарелку сыр и ломтик буженины.
Бывший однокурсник продолжал говорить, но слова его проходили мимо сознания. Отдельные и не связанные между собой фразы застывали, и понять, в чем пытается ее убедить Цигалов, Вера не могла.
— До моря не больше сотни шагов, только с горки спуститься… А ночью из дома видны огни Неаполя… Вилла Юпитера совсем рядом — там развалины дворца императора Тиберия… Но если подняться на Монте Соларе, то весь Неаполитанский залив как на ладони, Везувий кажется совсем рядом… Дом, правда, не больше этого, но ничего, достаточно… Я половину стоимости уже внес… Эта дура ноет: «Где бы денег на машинку достать… Мне шуба норковая нужна…», а я смеюсь про себя. Говорю, что в Москву на недельку уезжаю, мол, у меня дело в арбитраже, сам же лечу в свой домик на Капри. Брожу по развалинам дворца Тиберия, представляю, как тот здесь врагов своих наказывал, он ведь в этом плане изобретательным был: тиграм скормить — самая легкая смерть…
— Мой дневник у тебя? — спросила Вера.
Цигалов кивнул.
— Прости, не выдержал. Как-то мы с Инной остались у тебя. Ты с утра на службу умчалась, а мне так хотелось узнать, что у тебя на душе. Ты одинокая, такая же, как я…
За окном качали кронами сосны, за ними блестела светлая поверхность озера. Где находится город и сколько добираться до него, Вера понятия не имела, и, судя по виду из окна, людей поблизости и правда нет. Надеяться на то, что кто-то придет на помощь, не приходилось. Но не век же Илья будет держать ее взаперти. Хотя что у него на уме, понять невозможно. А вдруг он привез ее только на одну ночь? Утром поймет, что совершил, и убьет. Если поймет это через неделю, то какой-то шанс остается — скажем, неожиданно напасть.
Вера поняла, что думает об одном и том же, словно другого пути спасения нет. А какой другой путь — уговорить сумасшедшего маньяка отпустить ее? Такая же утопия, как предложить ему явиться в полицию и признаться в совершении десятка убийств. Кстати, скольких человек он убил на самом деле? Но лучше, конечно, не думать об этом. И не говорить с ним на эту тему.
Снова подойдя к окну, Вера посмотрела вниз сквозь прутья решетки. Дом стоял в сосновом бору, вокруг никаких грядок или клумб, просто часть леса. Те розы, которые росли под окном спальни, специально посажены там только для того, чтобы окружить это место острыми пиками. Илья, вероятно, еще во время строительства или даже изучая проект дома, то есть с самого начала, предполагал, куда привезет Веру, а потому сделал все, чтобы та даже не пыталась сбежать. Решетки на окне «будуара» не было для того, видимо, чтобы пленница не чувствовала себя пленницей. Наивная надежда. Да рядом с Ильей любому человеку станет страшно.
— Красиво, — сказала она, продолжая смотреть на пейзаж за окном. — Наверное, грибные места?
— Не знаю, — ответил хозяин дома, подходя и останавливаясь рядом. — Но грибников здесь не бывает. Как и рыболовов, если тебя интересует их общество.
Он смотрел на нее так, что Вере показалось: еще мгновение — и Цигалов ее обнимет. А потому отступила к столу. Илья обогнал ее и выдвинул перед ней кресло. Повернулся при этом спиной. Вера увидела торчащее из ведерка со льдом горлышко хрустального графина… «Вот сейчас!» — пронеслась мысль. Илья выпрямился, посмотрел на Веру, потом на графин, взял его и поставил на стол в некотором отдалении.
— У твоего Пинкертона была очень крепкая рука, — произнес он и потрогал нос. — Кого другого Владимир уложил бы с одного удара, но только не меня. Меня отец в секцию кудо отвел, когда мне и семи лет не было, а потом уж я сам менял секции и стили, чтобы достичь совершенства. Когда был в плену, меня как-то повезли к больному или раненому в какое-то село. Дали двух боевиков в сопровождение, а те совсем бдительность потеряли — я ж из себя трухлявого интеллигента строил. Попросил остановиться якобы по нужде. Одного вырубил первым же ударом и сразу водителю шею свернул, тот не успел даже за автоматом потянуться. Потом уж вернулся к тому, кто на земле корчился, и добил. Жаль, что не удалось растянуть удовольствие. Спрятал тела в кустах, на машине проехал еще немного, потом спихнул ее в обрыв и — лесом по горам… Ты совсем не пьешь, я смотрю.
Вера подняла свой бокал.
— Предложи тост.
Илья взял бутылку и наполнил ее бокал вином почти полностью.
После чего сказал:
— За нас и нашу любовь.
Вера хотела пригубить только или сделать небольшой глоток, но Илья произнес твердо — так, словно с трудом сдерживал ярость:
— До дна.
И добавил уже мягко, почти ласково:
— Любимая.
Последнее слово он произнес с видимым наслаждением.
Пришлось осушить бокал полностью.
— Ты, наверное, ничего не боишься, — произнесла задумчиво Вера.
Цигалов кивнул.
— Никого и ничего. В детстве, разумеется, были комплексы какие-то, но я пережил их. Боялся отца, например. Тот, когда выпивал, впадал в ярость, начинал рассказывать про Афганистан, а потом орал матери и мне: «Вы мне не верите! Я знаю, не верите! А у меня на глазах гибли боевые товарищи!» Меня он мог схватить и начать трясти бешено. Ее мог ударить. Еще я долго темноты боялся. Непонятно даже почему, боялся не того, что во тьме кто-то прячется, а именно самого мрака, словно это какая-то иная, чужеродная субстанция. Мне казалось, будто тьма — живая, что у нее какие-то мысли, намерения, враждебные мне, поскольку она не человек, то сопротивляться мраку нет никакой возможности. Я ночью просыпался, видел тьму и покрывался холодным потом. Глаза закрывал от ужаса этого созерцания… Закрывал, хотя перед внутренним взором тоже была темнота. Правда, какая-то своя, родная, с моими мыслями и воспоминаниями… Тьма с моими мечтами.
— А о чем ты мечтал в детстве? — спросила Вера.
— О справедливости. Я хотел стать самым сильным и наказывать тех, кто мешает жить другим. Об этом, может быть, мечтает каждый, но я еще тогда решил сделать все, чтобы мои мечты сбылись. Спортом, например, пошел заниматься. А чтобы перебороть страх перед темнотой, выбирал самые темные и безлюдные места и шел туда, готовый в любой момент заорать и умереть от ужаса. Но в конце концов научился справляться с бессознательным страхом. Сейчас мне в темноте тоже не по себе становится, но я умею свой страх побеждать. А любая мечта, как выяснилось, сбывается, надо только уметь желать и делать все для ее осуществления. И тогда наступит счастье.
— Ты счастлив? — тихо спросила Вера.
— Счастлив — не то слово, — ответил Цигалов. — Я сейчас безумно счастлив, потому что ты рядом. И будешь рядом со мной всегда.
Странно, но лицо Ильи в этот момент ничего не выражало, словно он произносил заранее заготовленную фразу, нисколько не задумываясь о том, чтобы придать голосу и лицу соответствующие интонацию и выражение.
Время шло, а Илья вел себя сдержанно. Не подходил к Вере близко, не пытался обнять, не говорил о том, что мечтает о близости с ней. Хотя зачем говорить? Ясно же, Цигалов и так не сомневается — будет все, чего он захочет, и не важно, станет ли Вера податливой или начнет сопротивляться, кричать — это
