Бортмеханик вытаскивает нож.
— Ага, уже лучше вижу, — сообщает он. — Гена, и у тебя пройдет. Так, сейчас…
Он распарывает штанину и гмыкает.
— Ну что там? — спрашивает командир, который не может оторвать взгляда от локатора.
— Вообще-то в ноге дырка, — сообщает тот, — но хорошая, командир.
— Хорошая?
— А вот еще бы сантиметрик правее, и я за вашу семейную жизнь гроша ломаного не дал бы. А так ничего, командир. Куда с добром.
Командир не знает — то ли ему выть от боли, то ли хохотать. Поэтому он приказывает:
— Сходи в фюзеляж, возьми в аптечке йод и бинт и перевяжи. — Он поворачивается ко второму. — Гена, как глаза?
— Уже видят.
— Бери штурвал. — Он смотрит на экран локатора. — Курс сто восемьдесят. Вертикальная пятнадцать.
Через десять-пятнадцать секунд:
— Курс сто семьдесят…
— Курс двести!… двести десять!… сто пятьдесят!… Вертикальная десять!
Вряд ли хоть одному вусмерть пьяному бичу выпадало выписывать такие зигзаги, как нам сейчас, думает второй пилот, выполняя команды Останина.
19
Рана перевязана, второй и бортмеханик на местах. На высотометре три тысячи метров.
— Горизонт! — командует Останин. Гена выравнивает самолет. Но это только так говорится — выравнивает. Машина идет словно по гигантским волнам, ее то подхватывает и несет вверх, то бросает вниз. Гена всеми силами пытается удержать самолет в равновесии, но ему это не удается. Он весь взмок. Самолет, того и гляди, сорвется на крыло, встанет на хвост или войдет в пикирование. Он весь дрожит от непосильного напряжения. Минину даже кажется, что он слышит, как скрипят и стонут лонжероны и потрескивают заклепки на обшивке.
— Командир, — говорит он, облизывая губы. — Какого черта! Эти ребятки, — мотнув головой в сторону фюзеляжа, — не слишком вежливо с нами обошлись. Почему мы должны стесняться? Давай откроем рампу и вышвырнем их отсюда вместе с их добрым.
— Ты это всерьез?
— Куда серьезней. Ты послушай машину. Того и гляди — без крыльев останемся. А выбросим — хоть нагрузка станет меньше.
— И что мы скажем после посадки?
— То и скажем. Жизни спасали, машину спасали. Не по своей же воле мы влезли в эту зубодробилку. Да и кому будет дело до каких-то паршивых угонщиков? Вон… у-ух… мама миа!..
Самолет швыряет вниз, в какую-то бездонную затяжную яму, и пилотов сначала отрывает от сидений, а потом долго давит, мнет, утрамбовывает, как заготовку под прессом. Свист турбин перегоняет машину и уносится куда-то вперед, как поезд в тоннель.
— Видишь, командир?
Они вдвоем с трудом выравнивают машину. Словно давая передышку или раздумывая, как взяться за этих наглецов посерьезней, на какое-то время стихии оставляют их в покое.
— Твое мнение, бортмеханик?
— Ясно, они везут оружие. Иначе зачем им нас было захватывать? — говорит тот. — Я уже думал об этом. А в кого б оно стреляло? В нас же. Выбросить, и все.
— И ты это сделаешь?
— А чего мне. Откачу рампу под фюзеляж да включу транспортер. Вот глаза на лоб полезут. А то все думают — шуточки им тут.
— А вы не слишком кровожадны, ребятки?
— Станешь кровожадным, — ворчит Гена. — Тебе руки не вязали и дулом в пузо не тыкали.
— Тыкали, тыкали. Кстати, как это ты умудрился развязаться?
— Фокус не хитрый.
— Поучишь при случае? Вдруг когда еще пригодится.
— Типун тебе на язык. Извини, командир. Но такая предусмотрительность, знаешь ли… Всякую охоту летать с тобой отбивает.
— Извиняю. Курс сто тридцать.
— Беру сто тридцать. Так как насчет рампы?
— Может, погодим немного?
— Как бы потом не оказалось, что перегодили.
— Ты, бортмеханик, все еще рвешься открыть рампу?
Но у того, видимо, зуд уже прошел.
— Ну… как сказать, — бормочет он. — Оно, конечно… А с другой стороны — все ж люди.
— Пожалей, пожалей, — говорит Гена. — Тебя они пожалели. И штурмана тоже. А вот пока мы в благородных героев играем, они развяжутся да и всадят нам в задницы по хорошей очереди.
— Ну, оружие-то у нас, — нерешительно возражает бортмеханик.
— У нас, у нас, — соглашается Гена. — Только стрелять ты из него умеешь? — он смотрит на лежащий справа пистолет-пулемет. — Я, например, такую дуру впервые в жизни вижу.
Бортмеханик опускает взгляд к себе на колени, между которыми у него зажато оружие.
— Вот-вот, — ехидничает Гена. — Именно там и держат свои пушки настоящие супермены в ожидании выстрела в затылок. В самом интимном месте. А у них ими весь фюзеляж завален.
— Ладно, — решает командир. — Основную акцию пока откладываем. Гена, сходи в фюзеляж, проверь, как там дела. Да у кого-то из них еще пистолет штурмана остался — забери.
— Ну, пистолет я давно забрал, не такой уж дурак, — хлопает он себя по карману. Потом вытаскивает ТТ и передергивает затвор. Поясняет: — Этот хоть издали видел.
Когда он скрывается в фюзеляже, бортмеханик спрашивает:
— Командир, а где мы сейчас находимся? Вы не скажете? — на «ты» Михаил так и не решается перейти.
— Подходим к Грозному, Миша.
— Мать моя вся в саже!.. — изумляется механик. — Вот куда занесло. Шутка в деле! Это ж когда мы теперь обратно будем?
— Хотел бы я сам знать это, — вздыхает командир.
— День коту под хвост! — не может прийти в себя механик. — Ну — не паразиты?!
— Хорошо, что день всего, Миша.
— Верка там с ума сойдет. Собирались строить ехать! Ну, блин.
— Может, сейчас откроешь рампу? — усмехается командир.
Михаил осекается.
— А пошли они, — говорит он. — И без того голова кругом. Ну, задаст мне Верка перцу! — он углубляется в безрадостные размышления. И окончательно падает духом: — Это ж нам и завтра не добраться. Вам в больницу надо, а кто самолет поведет? Пушкин?
— Да не расстраивайся ты так, — успокаивает командир. — Ведь ты же в этом не виноват. Объяснишь, поймет.
— Как же, объяснишь. Скажет — куда сам смотрел? Здоровый, а… Во, блин.
Возвращается второй пилот, занимает свое место.
— Пробовали развязаться, — сообщает. — Пообещал пристрелить.
— Лучше бы — открыть рампу, — говорит механик мрачно.
