один мой старый друг произнёс тост за то, что наконец-то русская интеллигенция перестала существовать. Да только у меня на этот счёт другое мнение. Интеллигенция отличается от интеллектуалов (по определению) тем, что интеллектуалы должны быть глубоко образованны, а интеллигенты плюс к тому должны иметь ещё и привычку мыслить, и благородство чувств. Вообще-то говоря, такая добавка не кажется ни лишней, ни вредной. И наличие интеллигенции в этом случае — разве не признак духовности? Но почему тогда эта интеллигенция получилась такой оппозиционно настроенной и немало поспособствовала по крайней мере двум революциям, Февральской 1917 года и августовской 1991 года, которые в русском обществе оцениваются очень неоднозначно? Широко распространено мнение, что интеллигент просто обязан быть в оппозиции правительству.
Начнём сначала, с дворянской интеллигенции, которая в первой половине XIX века образовалась. С одной стороны, эта образовавшаяся интеллигенция видела величайшее торжество русского оружия — победу над Наполеоном в 1812–1815 годах. С другой стороны, интеллигенты эти в Западной Европе бывали и, что там происходит, знали. А там происходила Промышленная революция. Она, конечно, не сразу дала плоды. Но, по мере её развития, плоды эти ощущались всё сильнее и сильнее. А в России ничего не происходило. Когда Николай I писал Наполеону III: «Россия, я это гарантирую, покажет себя в 1854 году так же, как она сделала это в 1812-м…» Наполеон III мог лишь улыбаться. Россия осталась той же, что в 1812 году, но Франция-то была уже совсем другой. Ну и как должен был образованный, привыкший мыслить, благородный человек реагировать, наблюдая, как Россия год за годом погружается в болото отставания? Не естественно ли, что он должен критически относиться к правительству? Или лучше говорить: «Как вы прекрасны, Ваше Императорское величество! Как дивно расцвела страна под вашим управлением!» — и так до самого поражения в Крымской войне? Но ведь дворянская интеллигенция была критически настроена не только к николаевскому правительству, а и к тому, что происходит на Западе. А там происходила урбанизация, и стекающиеся в города разорённые крестьяне жили в ужасающих условиях. Такой капитализм интеллигенция не одобряла, ни дворянская, ни появившаяся затем разночинная. Плата за прогресс была слишком высокой. Но вот только за что это была плата, за прогресс ли? Действительно, совершенно непонятно, каким образом появившийся паровой двигатель или прядильный станок могли разорить хоть одного английского крестьянина. Политика «огораживания» — насильственной ликвидации общинных земель и обычаев с XV века широко применялась в Англии. «При передаче этого участка в наследство детям, продаже или обмене он (крестьянин) был обязан испрашивать разрешение на это у лорда и вносить определённую плату. Так в условиях повышения стоимости шерсти землевладельцы стали повышать ренты и другие платежи, что приводило к слому традиционных форм наследственного держания». Капитализм, похоже, здесь вовсе ни при чём.
Есть ещё точка зрения Маркса-Энгельса, которые утверждали, что разорил-то крестьян феодализм, а капитализм воспользовался этим, получив огромный источник самой дешёвой рабочей силы. Ну, к мануфактурному капитализму это, возможно, имело отношение. Но к индустриальному? Одна прядильная машина Аркрайта экономила 7 рабочих мест. Для перехода к станочному производству на паровой тяге рабочая сила не требовалась. Конечно, паровой двигатель позволял создавать фабрики не только в удобных местах по рекам, но где угодно. Но все равно индустриальный капитализм можно обвинить только в том, что он не мог поглотить столько разорившихся крестьян, сколько поставлял ему феодализм. Дешёвые рабочие руки, наоборот, препятствуют переходу к станочному производству, поскольку создают ему конкуренцию. Индустриальный капитализм мог бы быть задавлен в зародыше, если бы станки не позволяли создавать товар гораздо лучшего качества, чем товар ручного производства.
Здесь, чтобы понять, почему Россия — не Западная Европа, я вынужден сделать большое отступление, посвященное мелкому единоличному (семейному) крестьянскому хозяйству. Довольно распространена точка зрения, что оно было эффективнее, чем рабовладельческая латифундия, например. Но в условиях Западной Европы это не так. Коллективный труд эффективней единоличного в общем случае. Поэтому римские крестьяне и разорялись веками, а латифундий становилось всё больше. Братья Гракхи поплатились жизнью за раздачу земли крестьянам. Землю раздали. Но не помогло, продолжали разоряться. Потом уже и армию было не набрать (а её набирали из свободных крестьян), приходилось наёмниками обходиться (часто набранными из варваров). Однако всё это правильно только в условиях мирного времени. Латифундия — сложное образование с разделением труда, ей нужны квалифицированные управляющие. Когда Западно-Римская империя вступила в период заката, по всей её территории, включая Италию, стали гулять орды завоевателей. Причём вовсе не гуманных. Но если строения сожжены, управляющий убит, рабы разбежались, восстановить латифундию очень сложно. А вот единоличное крестьянское хозяйство обладает колоссальной способностью к самовосстановлению. Землю завоеватели с собой не заберут, а крестьянин всегда будет пытаться на неё вернуться. И если получится, начнёт восстанавливать своё хозяйство, как только пыль от копыт вражеских лошадей осядет. А когда восстановит, мы с него, голубчика, стрясём налог. Много с него не взять, зато это надёжно.
А ещё единоличному хозяйству присущ парадокс свободного землепашца. Он состоит в том, что, будучи свободным, этот землепашец с необходимостью порождает в обществе большую несвободу. Латифундия нуждается в обществе не меньше, чем общество нуждается в латифундии. А единоличный крестьянин без общества может обходиться годами. Пока урожая достаточно, семья его растёт неограниченно до тех пор, пока урожая станет не хватать. И своей волей он детей своих на голодный паёк не посадит. Если латифундия в обычный год производит 100 единиц продукции, из них 20 проедает, а 80 продаёт, то в неурожайный год она 80 единиц произведёт, и даже если по-прежнему 20 съест сама, то 60 всё-таки продаст. Это 3/4 от урожайного года. Тяжело, но можно жить. А единоличный крестьянин из 100 единиц сам вместе с семьёй проедает 80. Если в неурожайный год он произведёт 80, то по доброй воле не продаст ничего, ну разве 1–2 единицы. Т. е. 1/10 от урожайного года. Это катастрофа. Города умрут, администрация умрёт, армия умрёт, потом придёт иностранная армия и заберёт всё. В реальности этого не будет, общество будет защищаться. Придут солдаты и заберут те же 20 единиц, ну 15 минимум. Т. е. натурально ограбят нашего землепашца, который с семьёй будет вынужден жить впроголодь. Поэтому там, где этот крестьянин, тут же появляются феодалы, управляющие, солдаты, которые следят за ним, считают произведённое и забирают столько, сколько им нужно для своих нужд. И когда расцветает гуманизм и появляется интеллигенция, она тут же начинает кручиниться над судьбой земледельца, который всех кормит, а сам голодает. Однако ещё до падения Западно-Римской империи, а тем более уж после падения способность единоличного крестьянина восстанавливать из руин своё хозяйство перевешивает все его недостатки.
Но время шло, и ситуация начала меняться, причём в первую очередь в Англии, защищённой своим островным положением от сухопутных армий захватчиков. Защищённость, впрочем, появилась только в XI веке, с прекращением ужасных набегов викингов. Но последовали жестокие внутренние распри, и относительное спокойствие воцарилось только в XV веке, с началом правления династии Тюдоров. Примерно тогда же началось и огораживание. Но шло всё достаточно неравномерно. Защищённость удалось подтвердить победой над Непобедимой армадой в конце XVI века. Но в XVII веке начался так называемый Малый Ледниковый Период, когда климат в Европе очень сильно похолодел. В холодном суровом климате единоличное крестьянское хозяйство опять получило преимущество. В условиях обычной мягкой европейской погоды снег сходит (если был) в марте, и весенние полевые работы продолжаются месяца 3. В суровом климате снег сходит и земля оттаивает на 1,5–2 месяца позже, и весенние полевые работы продолжаются всего 1 месяц. В июне — самое жаркое солнце в году. Оно может в короткое время так высушить почву, что брошенные в почву семена успевают пустить очень небольшие корни (или вообще не успевают их пустить). Крестьянин на своей земле тянет из себя последние жилы, лишь бы успеть посадить семена вовремя («страда» и «страдание» — однокоренные слова). Ни от раба, ни от наёмного работника никаким способом не добиться такой же интенсивности труда. В таких условиях единоличное хозяйство выигрывает. К тому же в Англии в XVII веке случились буржуазная революция и гражданская война. А в Западной Европе в XVII веке случились религиозные войны, из которых одна только Тридцатилетняя война унесла жизни почти половины населения Германии и 2/3 населения Чехии. К концу XVIII века Малый Ледниковый Период заканчивался, в Англии настала стабильность, войны в Европе стали гораздо гуманнее (Возрождение, гуманизм) по отношению к мирному населению. Единоличное крестьянское хозяйство стало экономически проигрывать другим формам хозяйств на всей территории Западной и Центральной Европы. Замечая такое положение, феодалы всех стран начали сгонять крестьян с земли, освобождая крестьян от
