вспыльчивости нашего общего друга!
– Ты уверен? – корнет не то чтобы усомнился, но просто решил уточнить.
– Вполне! Мало того, сдается мне, что Николая Николаевича специально подставили! А если бы не сработал вариант с ним, то, думаю, под раздачу попал бы Сергей Александрович. Всем известно, как цесаревич к нему относится.
– Согласен! – подумав, кивнул корнет. – Вот только, боюсь, искать распространителя слухов тебе придется в одиночку!
– Ты тоже под молотки угодил?
– А то! – хмыкнул корнет. – Подставился по полной! Приказ-то был: брать с поличным, а я убивцев этих сюда отправил. Так что… С самого утра в полку офицерское собрание заседает. Я единственный, кого не пригласили. Уже понятно, каким будет решение.
– Рапорт об отставке предложат написать?
– Это в самом мягком варианте! – усмехнулся гусар. – А то ведь у кого-нибудь ума хватит на дуэль вызвать. Или у Ник-Ника взыграет ретивое – оставит в полку, но будет уставной службой изводить.
– Да уж – продолжение службы на таких условиях – не самый лучший для нас вариант!
– Самый лучший для нас вариант – громкий скандал на почве уличения меня в связи с цесаревичем. – Гусар встал и сделал по комнате несколько шагов. – Один ведь черт собирался увольняться, так не было бы счастья – несчастье помогло! Теперь даже легенду для внедрения придумывать не надо! Приеду в САСШ к братьям-ирландцам и скажу: я бывший гвардейский офицер, уволен со службы за то, что открыто поддержал так понравившегося вам в прошлом году цесаревича-англофоба в пику засевшим при дворе подлым англофилам! Так давайте вместе бить проклятых лимонников!
– Правда лучше всякого вымысла! – впервые за встречу усмехнулся капитан. – Жаль, что так рано тебе ехать придется, но уж тут… раньше сядешь – раньше встанешь! Эх, черт… Петрович, опять мы с тобой по служебной надобности расстаемся… и ведь надолго!
– Да ладно, Альбертыч… какие наши годы! – корнет попытался бодриться, но было видно, что будущее расставание с другом ему тоже не по нутру. – Надо, значит, надо… Все ведь уже продумали: связь, каналы поступления денег и оружия, план работы… В общем… здравствуй, ИРА!
Прекрасно! Замечательно! Великолепно! Честно говоря, Валлентайн и сам не ожидал, что такая простенькая интрига может привести к столь грандиозному успеху! Боже, какие же они все-таки варвары, эти русские! Всего лишь тонко распущенные слухи о бесстыдном поведении цесаревича и его невесты – и такой скандал! Даже странно, учитывая некоторую вольность здешних нравов… А как этот дурачок бросился искать источник сплетен! И ведь нашел!..
Валлентайн коротко злобно рассмеялся. Эх, если бы все его планы были так легко исполнимы. Но, к сожалению, это не так. Все попытки Валлентайна создать некую оппозиционную коалицию из недовольных членов императорской фамилии неизменно заканчивались полным провалом. И ведь из-за чего? Тупое равнодушие и фатализм! Да, они слушали его увещевания и доводы развесив уши, но как только дело доходило до планирования конкретных действий… Практически все его собеседники отвечали одной и той же фразой: Бог милостив, не допустит… Идиоты, какие же они все идиоты!
Ну, что же… подождем, пока градус недовольства среди великих князей и присных повысится. Благо, никто из будущего не дергает назад. А это означает, что там, триста лет вперед, уже никто и не помнит о его героическом прорыве к мнемотранслятору через ряды охранников и сотрудников Института времени (на самом деле Валлентайн отпихнул двух охранников и ударил по лицу девушку-оператора). Всех настигла хроноамнезия… Если там, в XXIII веке, вообще существует означенный институт…
Рассказывает Олег Таругин (цесаревич Николай)
Мы едем в Москву. Мы – это я, Моретта, мои «малый двор» и «малый кабинет», а также весь штат Мореттиных фрейлин, горничных, служанок, секретарей и прочая, прочая, прочая.
Правда, «малый кабинет» едет не в полном составе. Васильчиков отправился вместе с Целебровским в Варшаву, постигать под руководством старого грушника тонкости военной разведки. Зато с нами отправился в добровольную ссылку дядюшка Владимир Александрович. В последнее время он очень сблизился со мной и практически стал вхож чуть ли не в ближний круг. «Чуть ли» – это по причине моих опасений. Можете считать меня параноиком, но я не могу полностью доверять ни одному Романову. Больно уж «хороши» они были! Если позднейшие историки что и приврали, так совсем немного!
Кроме всех вышеперечисленных, к отправке в Москву готовятся офицеры и солдаты будущих лейб- гвардии пулеметной и самокатной рот. Увидав примерный список штатов этих двух новых подразделений, папенька-император крякнул, но штаты утвердил и даже, улыбаясь в бороду, сказал, что я, как тот чеховский налим, откуда хочешь вывернусь.
Дело в том, что общая численность этих двух рот, с учетом запасных, дублеров, и обучающихся, – три с половиной тысячи человек. Думаете, для пятидесяти пулеметов и сотни мотоциклов это многовато? Согласен, но как было остановить поток желающих? Достаточно сказать, что командиром одной из этих рот, после горячих просьб, уговоров и намека на возможное самоубийство, утвержден Федор Эдуардович Келлер[222], подавший ради этого в отставку с поста командира стрелкового батальона императорской фамилии. Полковник Максимов, нынешний командующий конно- гренадерским полком, остался глубоко обиженным, и даже на вокзале стоял как герой известной ненаписанной картины «Не взяли!».
Но шутки в сторону: мы переезжаем. С точки зрения Моретты – это прекрасно, так как официально мы едем в Москву венчаться. С моей точки зрения – так себе. С одной стороны, я, конечно, оказываюсь в некоторой изоляции от дел столицы, и мое влияние на внутреннюю и внешнюю политику снижается, с другой – я избавлен от необходимости даром терять время на ненужные приемы, встречи с пустыми людьми и полностью избавляюсь от мелочной опеки маменьки и милых родственничков в придачу.
Неприятная сторона нашего переезда смягчается еще и тем, что какая-то добрая душа (найду – отблагодарю по-царски!) распустила слухи о слабом здоровье Александра номер три и о его страдании неизвестной науке болезнью. Так что в преддверии возможной смены самодержца я стал весьма популярен среди всех близких к власти людей.
– Милый! – О, счастливая невеста нарисовалась! – Милый, там oncle Voldemar испрашивает твоей аудиенции, – гордо сообщает она и уже другим, капризным тоном добавляет: – Не то что твои kazak’и, которые вечно врываются без спросу.
Приходится напустить на себя удрученный вид. Действительно, позавчера, в разгар горячего поцелуя, в мой кабинет влетел урядник Брюшкин со срочной телеграммой от Гейдена. Брюшкин, бедолага, тут же схлопотал десять суток ареста (правда, пробыл арестантом всего полчаса, но об этом Моретте знать не обязательно), однако Моретта все еще дуется на меня…
Но к делу. Великий князь Владимир Александрович, в прошлом – задушевный друг генерал-адмирала, осознал трогательное отношение своего старшего брата к племяннику, сиречь Сереги Платова – ко мне, грешному, и решил, что ему тоже будет не вредно держаться к цесаревичу поближе. Что и исполняет с удивительным упорством. Правда, стоит отметить, что делает он это не только с упорством, но и с приложением мозгов и труда. Вот сейчас, к примеру, он принес новый проект учебной программы для военного, имени князя Суворова-Рымникского, училища, чьим официальным патроном являюсь я. Ну-с, почитаем, полюбопытствуем…
Когда через два часа, наученный горьким опытом и Мореттой, Шелихов осторожно стучится в дверь моего салон-вагона, мне остается только изумленно вздыхать: какого черта ни один историк нигде не упоминал, что великий князь Владимир был гений педагогики?! Да и не только педагогики! Программа так хороша, что у меня сперва закрадывается смутное подозрение об участии в ее разработке кого-то из современников. Но на каждую новую мысль следует тщательно разработанное пояснение: зачем это делать и как осуществлять. Современник такого писать бы не стал: для него это само собой разумеется. А дядюшка, значит, сам до всего допер?! Малатца! Жжот!..
Шелихов бодро рапортует, что через пять минут мы прибываем в Бологое, где нас уже ожидает прием и манифестация верноподданного населения. Придется бросить дела и выйти поприветствовать…
…Бологое вызвало смутное воспоминание о старом, еще из того времени анекдоте: «Бывал я в Бологом-с, господа. Дыра страшнейшая!» Прав был поручик Ржевский – дыра. Ну да ладно: до Москвы
