впереди — и больше ничего. У Мишки глаза были напряженные, а щеки красные, какие бывают тогда, если люди очень сильно волнуются.
По дороге к дворцу стали попадаться ребята из нашей секции: и те, кто должен был участвовать в состязаниях, как и мы с Мишкой, с чемоданчиками в руках (я отобрал чемодан у Севы: все-то, сами несли!), и те, что шли поболеть. Мы деловито здоровались, подравнивали шаг и говорили о совершенно посторонних, не касающихся состязаний вещах, словно направлялись не на бой, а на каток или в кино.
А когда нас набралось человек двадцать да все разговорились и стали смеяться, я почувствовал себя сильным и уверенным, точно и на ринг предстояло выходить не одному, а тоже с товарищами.
Но все вдруг мигом переменилось — лица у всех опять стали сосредоточенными, движения скованными, — едва мы вошли в вестибюль дворца и заметили возле огромного зеркала кучку таких же, как и мы, ребят, точно с такими же чемоданчиками.
Особенно мне бросился в глаза один широкоплечий, рослый, с таким чемоданом, с какими обычно ходят только мастера (фибровый, с никелированными уголками и запорами). Сердце мое так и рванулось, а губы мгновенно сделались сухими-пресухими.
Все наши ребята сразу же замолчали и в растерянности остановились, не смея окинуть стоящих даже взглядом, чтобы хоть попытаться угадать, с кем именно предстоит сражаться. Все казались грозными, сильными и смелыми. Но если бы мы хоть немножечко меньше волновались, то непременно заметили бы, как растерялись и смутились и наши противники: вспыхнули, потупились, потом стали нарочито громко разговаривать, хохотать. Словом, не знали мы, что и это все в порядке вещей, что поединки, борьба за победу между нами, в сущности, уже началась.
— Все собрались? Оч-чень хорошо! — перебил нашу молчаливую дуэль Вадим Вадимыч, выходя из двери, на которой висела бумажка: «Судейская коллегия».
Он был в олимпийском костюме, в таком темно-синем с белыми ободками на рукавах и воротнике, который очень шел к его стройной, мощной фигуре. Но от меня не укрылось, что наш тренер как-то очень уж нервно потер руки, обращаясь к нам.
— Тогда пошли в раздевалку! — кивнул он и повел нас в комнату, которую нам отвели по жребию.
Болельщиков наших туда не пустили — воздух нужен! И они умчались в зал занимать места.
— Ну что ж, — снова нарушил тишину Вадим Вадимыч, когда мы, не глядя друг на друга, разобрали стулья и положили на них свои чемоданы, — теперь пойдем взвесимся? — И первым пошел в наш боксерский зал, который выглядел совсем чужим оттого, что там стояли белые медицинские весы и было много народу.
В зале было душно и шумно, и чей-то басовитый голос время от времени умоляюще кричал:
— Ну, немножечко потише, товарищи, мешаете же работать!
Мы протиснулись к стульям и разделись. В одних трусах и ботинках на босу ногу, какие-то жалкие, конфузясь и смущаясь, стали пробираться к весам, где стоял человек в толстенных очках и громко спрашивал перед тем, как пустить на весы:
— Спортивное общество?.. Весовая категория?.. Справка от врача?..
Вадим Вадимыч тоже стоял подле весов и с виноватой улыбкой добавлял, что мы от волнения забывали сказать: фамилию, год рождения или номер школы…
Потом мы снова, ни на кого не глядя, вернулись в раздевалку и торопливо расселись по местам, не зная, куда себя девать. Теперь нас разобьют в судейской комнате на пары и, когда подойдет очередь, вызовут на ринг. Меня всего заполняла зыбкая, гнетущая пустота, словно мне предстояло прыгать с огромной высоты или же нырять в ледяную воду.
Вадим Вадимыч взглянул на часы:
— Ну что ж, братцы, если хотите, мы можем немного побродить по дворцу, время у нас еще есть…
Мы опустили головы. Нет, выходить из раздевалки почему-то не хотелось.
— Ну, как знаете, — не стал настаивать он. — Только откройте тогда пошире форточку, чтобы воздух был посвежее, а я пойду узнаю, кто в какой паре сражается…
Не успел он это договорить, как дверь вдруг резко отворилась и кто-то, часто дыша, крикнул:
— Представитель команды, зайдите сейчас же в судейскую комнату! — отчего по моей спине густо пополз холодок, и я почувствовал себя так, будто за мною прочно захлопнулась крышка западни.
«Все! Все! — звучало в моих ушах. — Вот сейчас выйдет тот самый верзила с мастерским чемоданом и покажет тебе!..» — «Но ведь он наверняка тяжеловес или полутяжеловес.
— И не мне, а кому-то другому придется встречаться с ним», — возражал я. «Ничего, ничего, сейчас посмотришь!..»
Мы молча раскрыли чемоданы и стали копаться в них, точно не знали или видели в первый раз, что там лежит. «Скорей! Ох, поскорей бы уж выходить!» — все более томясь, думал я.
Но время, как нарочно, тянулось медленно-медленно. И еще я клял себя за то, что взял с собой Севу. Не будь его, потом, в случае чего, уж как-нибудь бы оправдался, а тут он все сам увидит.
Веселые голоса, смех, доносившиеся из фойе, — все было чуждым и непонятным. Я сидел и против собственной воли по-прежнему видел перед собой того самого парня и лихорадочно соображал, как же мне себя правильней вести с таким длинноруким и мощным противником.
Снова вошел Вадим Вадимыч с листком в руках и удивился, увидев, что мы все уже, как-то незаметно для самих себя, переоделись в боевую форму.
— Уже? Готовы? А я вот вам список пар принес.
Мы дружно вскочили с мест, но он остановил нас:
— Сидите-сидите! Я прочту вслух. — И сразу же мне: — Ну, первому досталось выходить тебе, тринадцатая пара. («Так и есть!» — похолодел я, вспомнив разговоры дяди Влади, что это очень несчастливое число.) Так вот, противник у тебя приблизительно такого же веса и класса, как и ты… («Значит, не тот, с мастерским чемоданом!») Выйдешь, произведешь коротенькую разведочку, узнаешь, чем он дышит, какими приемами располагает, и будешь преспокойненько проводить те комбинации и серии ударов, которым научился в зале, понятно?
— Да… — тупо кивнул я, хотя мне было абсолютно ничего не понятно. «Тринадцать! Тринадцать!»
— Вторым от нас на ринг выйдет… — продолжал тренер, а я слышал только: «Тринадцать! Тринадцать!..»
Но потом вдруг мелькнуло в голове, что и мой противник тоже в тринадцатой паре будет и для него это не особенно счастливая цифра. Это открытие до того обрадовало, что мне сразу стало легче. «Вот только какой он из себя? — с волнением подумал я. — Светловолосый или темный?» Точно это обстоятельство имело очень важное значение.
— Вот так, — складывая и убирая листок в карман, закончил Вадим Вадимыч и встал. — Так, значит, ты не спеша разминайся, бинтуй лапки, — кивнул он мне, — а я пойду взгляну, как там.
И он вышел, а ко мне сразу же подскочили Борис, Комаров и Мишка и стали наперебой советовать, как себя вести и с чего начинать.
Бум-бум-бум! — гулко отдавались в ушах их голоса.
Борис, пристально заглянув в мои убегающие глаза, отстранил всех от меня и кивнул:
— Ладно, готовься, готовься…
И я дрожащими пальцами покорно извлек из чемодана бинты и, то и дело роняя их, стал бинтовать руки. Потом вдруг вспомнил, что сначала надо переобуться. «Так и есть, носки забыл!» — с досадой подумал я, доставая из чемодана и звучно бросая на пол тапочки. И, когда уже хотел заглянуть на всякий случай под стул, вдруг с удивлением обнаружил, что держу их в руках…
Дверь отворилась, и вошел Вадим Вадимыч, неся тугие, новенькие, тускло лоснящиеся коричневые перчатки с длинными белыми тесемками.
— Ну вот, — радостно, словно с чем поздравляя, сказал он мне, — через две пары и нам выходить. Подвигайся, подвигайся немного, помаши лапками, поприседай!
И, обернувшись ко всем, он вдруг с гордостью стал говорить о телевизорах и каких-то камерах, которые только что внесли в Круглый зал.
