даже не притрагивался, в результате чего угрожающе слабел на глазах, а его раб Педро Себастьян становился, как бык, все толще и грубее.
Однако поведение Альфонсо исследовать надо не легкомысленно, а с полной ответственностью, потому что никакие более или менее поверхностные маниакальные состояния и навязчивые представления не могут вызвать ничего подобного, наоборот, такие поступки должны вытекать из основательных, хорошо продуманных причин. Альфонсо, конечно, очень угнетали его несбывшиеся мечты, но гораздо больше угнетало его, несомненно, отчаяние, отчаяпие — как бы это выразить? — при мысли, что он оказался бессильным. Он, такой могущественный, бессилен удовлетворить единственную насущную потребность — продлить свое могущество, обеспечить себе преемника. Неотступные мысли о неродившемся сыне постоянно, как ржавчина, разъедали его тело и душу. Возможно, не раз и не два в стенах кабинета он осмелился подумать — все впустую. А «все впустую» почти то же, что «все — пустота».
Каждый раз, как дверь распахивалась, в коридор врывался затхлый, пропахший потом воздух. Затхлый потому, что никогда не открывались окна, а они были не только вечно закрыты, но и занавешены шторами, которые никогда не раздвигались. А потом пахло потому, что Альфонсо понемногу перестал следить за собой, и с каждым днем он выглядел все грязнее, все ужаснее: щетипа отросла, жирные всклокоченные волосы блестели, одежда была вся в пятнах, измята, словно он ее и на ночь не снимал. Он не обращал внимания на Сегунду, которая, по- моему, не раз входила к нему и сурово упрекала за такое поведение, несомненно подрывавшее его авторитет в глазах родственников и слуг. Но из этого не следует, что и мозг его шел той же дорогой, вовсе нет, и тому есть немало доказательств. Он никогда ни в малейшей степени не забрасывал свои дела и не упускал почти ни одной мельчайшей детали в жизпи нашего дома. И даже больше: по мере того как его внешний вид и поведение становились все ненормальнее, голова его работала все лучше, так что поистине удивительно было наблюдать, с какой ясностью он рассматривал и решал любую вставшую перед ним проблему, все равно — деловую или домашнюю. Здесь следует пояснить, что с какого?то времени совещания с управляющим стали чрезвычайно редкими, а это было к лучшему для некоторых, в том числе и для меня, потому что человек этот, настолько жалкий и злой, что даже мог менять цвет своих глаз, вообще отличался невообразимой непривлекательностью. Так было не всегда, и с течением времени его способности пришли в такой упадок, в какой только могут прпйти способности человека.
В конце концов, дядю Альфонсо вполне можно было пожалеть, если учесть, какие несчастия преследовали его жизнь.
Кабинет был большой, может, слишком большой комнатой, отделанной темным деревом, которое блестело, как полированный металл; вглядевшись внимательнее, посетитель замечал, что там много мебели, но, если не разглядывать, а просто идти по ней, она казалась заброшенным и пустым залом. Вероятно, такое впечатление складывалось из?за ее размера. В глубину, в самый темный угол, втиснулся большой письменный стол, украшенный резными изображениями битв Александра Великого; он весь был завален бумагами, почти покрывшими телефон и распятие позеленевшей бронзы. В противоположном углу, напротив большого зеркала, висевшего на стене, находился руль одного из кораблей, разбитого у берегов коварного Альбиона; на этом руле со временем по очереди повиснут, словно распятые, все три огромных полосатых кота, и никогда не станет известно, кто и зачем совершит это жертвоприношение, да еще такое злодейское. Над зеркалом, почти под самым потолком, в раме эбенового дерева висе ла карта Хуана де ла Косы[32]. Кроме того, по всей комнате были наставлены столики, лампы, выцветшие, потертые кресла и маленькие скульптуры из яшмы и алебастра, какие?то высохшие растения, стеклянные пепельницы, всегда сверкавшие чистотой. С потолка, покрытого сложными лепными украшениями на мавританские мотивы, свисали две люстры — естественно, всегда зажженные. Стены большей частью занимали полки, забитые книгами, а оставшееся пространство закрывали два портрета, Франко на поле битвы и Гитлера, и бесчисленное количество эстампов с изображениями кораблей всех времен и всех типов. Наконец заметим, что там был радиоприемник, проигрыватель и огромный телевизор — один из первых в Испании, когда о них почти никто и понятия не имел. Примерно такова была берлога, в которой всемогущий Альфонсо медленно пожирал сам себя до самой смерти, не нанося, однако, урона своей власти.
Упомянув о руле в кабинете, о карте Хуана де ла Косы и о многочисленных изображениях кораблей, заполонивших стены, необходимо сказать о том, что было, помимо нерожденного сына, наибольшей известной неудачей Альфонсо, то есть о его призвании военного моряка. Наверняка тоска о море заполняла большую часть времени, которое он проводил в этой комнате. По утрам, очень рано, он брался за руль и, вглядываясь в безбрежные океанские просторы, отраженные в зеркале, маневрировал, уточнял румбы, путаясь в терминологии, о которой не имел ни малейшего понятия. Время, минута за минутой, проходило в подобных занятиях. Так силен был в нем этот комплекс, что одно время не только он сам носил капитанскую форму, но и повелел слугам одеваться матросами, указав им обязанности, которые они обязаны были исполнять на борту дома — корабля. В конце вахты мореплаватель садился к столу и записывал в бортовой журнал события дня. Эта тетрадь в черной пластиковой облояске оказалась одной из немногих вещей, спасшихся от катастрофы, и попала ко мне после окончания решающей бури, которая и вызвала кораблекрушение. Читая эти, на первый взгляд бессмысленные, страницы, понимаешь, что в черной тетради заключепо все, все происшедшее за эти годы отражено в рей, иногда прямо, а иногда в метафорах, однако не слишком сложных. Надо отметить, например, внимание, уделявшееся таким датам, как 1 апреля 1949 года, когда франкистская Испания праздновала десятилетие победы, или день, когда русские возвели стену, разделившую Берлин, чему, по утверждению Альфонсо, были явные предзнаменования — накануне, по его словам, на руле оказался первый дохлый кот; день, когда он проявил беспокойство по поводу отсутствия преемника, понимая, что когда?нибудь и сам умрет, и потому подумал усыновить ребенка из сиротского приюта — ведь нельзя же признать свое бессилие и допустить, чтобы все перешло его придурковатому брату Либерио или сыну Матиаса, странному мальчику, который не перестал ему нравиться и который, возможно, ненавидит его, хотя никогда и не говорит об этом; и последняя, отмеченная в тетради, дата — день смерти Франко, которую он расценивал с удивительной точностью как предвестие собственной кончины. После этой заключительной записи Альфонсо, казалось, просто ждал смерти.
Иногда по вечерам в кабинете собирались друзья, чтобы помолиться или по определенным дням послушать по радио речи каудильо, а затем обсудить их, так как в них всегда было что?то такое, о чем можпо поговорить. В таких случаях, успокоив свою совесть, они нередко заканчивали вечера настоящими оргиями с песнями и выпивкой, и мы постепенно привыкали к тому, что сеньору Вальмаседа, совершенно пьяную, приходилось провожать домой не менее пьяным священнику или полковнику. В таком же состоянии покидали собрание монах, Педро Себастьян и, в тех редких случаях, когда он присутствовал, человек с разноцветными глазами. Дядя Альфонсо единственный оставался трезвым, никаких пороков за ним не знали — ведь пороки притупляют мыслительные способности, а ему приходилось всегда поддерживать их па должном уровне, чтобы справляться с огромным количеством дел, которыми он всегда был завален. Часто говорили, будто дядя Альфонсо не знает устали и воля его несгибаема. И потому нередко в его кабинете свет горит всю ночь напролет, что и было неопровержимым доказательством всего вышеизложенного. Правда, другие говорили, что, наперекор сложившемуся мнению, дядя Альфонсо напивается ежедневно, в одиночестве или вместе со своим рабом — легионером, хотя надо отметить, что никто и никогда не мог этого утверждать. Но конечно, по естественному ходу событий все это однажды начало меняться, количество действующих лиц — сегодня донья Энрике- та, завтра священник, потом один кот, потом другой — стало сокращаться, пока Альфонсо не остался в одиночестве. В таком одиночестве, что не в состоянии был даже добиться общества Педро Себастьяна, который вел роскошное свинское существование, с ленивой наглостью присвоив кресло хозяина в столовой и кровать в главной спальне для своих гнусных любовных приключений с несчастными служанками; вполне понятно, что прекратить все это было некому, так как даже Сегунду такие пустяки не волновали.
В связи с недоказанными слухами о том, что он напивается в одиночку, говорили также, будто бы иногда по воскресеньям, с утра, когда Клара входила к нему, чтобы приготовить все к приходу священника, служившего мессу, она находила Альфонсо спящим на полу, по нему ползали черные пауки и в первый раз она подумала, что он умер и труп уже разложился, так как его впд и запах в комнате производили именно такое впечатление.
Дела не всегда шли гладко, так как, помимо нескольких плохих урожаев вследствие засухи или других
