чтобы в тишине пустого салона подкрепить лирическое настроение чашечкой горячего чая. Хотя, «чашечкой» моего фарфорового монстра назвать трудно, и леди Оливия каждый раз, оказавшись за кухонным столом вместе со мной, трагически приподнимает брови и скорбно поджимает губы, поскольку искренне не понимает, как можно поглощать жидкость в таких количествах за один присест.
Щелчок отключившегося чайника прозвучал одновременно с хлопком входной двери, а еще через минуту на кухню ввалилась Ева, как обычно, растрепанная и голодная. Не в кобылу корм, сказали бы мои соседи, став свидетелями повседневной трапезы моей напарницы, но меня давно уже не удивляла прожорливость фроляйн Цилинска, никоим образом не отражавшаяся на объемах худощавого тела.
Типичный признак медиума — способность уничтожать путем принятия внутрь всю еду в пределах досягаемости и не набирать ни грамма лишнего жира. Вообще ни грамма. Собственно, если бы меня, скажем, отправили на поиски потенциальных чтецов чужих мыслей, я бы руководствовался именно упомянутым признаком. Раньше. Лет шесть назад. Теперь все стало гораздо проще и гораздо скучнее.
— Случаем, сегодня гостинцев нет? — жадно облизнулась Ева, обшаривая взглядом кухонные шкафы.
— Зачем спрашивать, если в вопросе уже содержится ответ?
— Значит, перекусить нечего…
— Совершенно.
Фроляйн Цилинска печально взгромоздилась на высокий стул и протянула:
— Жа-а-аль.
— Каждый день есть сладости вредно.
— Тебе — конечно вредно! А мне… У меня без сладкого мозги не работают!
Если верить изысканиям ученых, мозговая деятельность каждого человека, без исключения, осуществляется примерно по одним и тем же правилам и законам, стало быть, слова моей напарницы можно принять либо за оскорбление, либо за наивную простоту. Но делать выбор и принимать решение — слишком трудоемкий процесс. Лучше продолжить легкомысленную болтовню:
— Ты собираешься работать головой прямо сейчас?
— Нет. А что? — насторожилась Ева.
Я помахал в воздухе выуженным из кармана пиджака кульком леденцов:
— Вот когда соберешься, тогда и…
— Да-а-ай!
— Только одну.
— Жадина!
Она засунула конфету за щеку, но все равно скорчила недовольную физиономию и, чтобы у меня не оставалось ни малейших сомнений относительно глубины нанесенной обиды, нажала кнопку дистанционного пульта, впуская на кухню новости изо всех уголков мира. Но в этот раз беготни по каналам не состоялось, потому что…
— Мы ведем прямой репортаж с места события, — доверительно, напористо и слегка взволнованно сообщила молоденькая журналистка, тискающая в руках микрофон. — Полиция прибудет с минуты на минуту, а пока мы имеем возможность показать вам… Убедительная просьба к родителям: выключите телевизор или уведите детей подальше от экрана!
Дурацкая дань цензуре. Детская психика все равно пострадает, не от ужасного зрелища, так от самого запрета, а телевизионная братия ни за что не откажется от широкого показа «кровавых» новостей. Это же рейтинги, приток рекламодателей, процветание телеканала… Деньги, деньги, деньги, ничего кроме денег. Жестокие времена, жестокий мир. Но горячо и страстно осуждать не могу, поскольку и сам не бессеребренник.
«Какая удача! Наконец-то и нам досталось хоть что-то вкусненькое. С барского стола объедки, но все же… Хелен с ума сойдет от зависти! Ну и поделом ей: не хотела работать с утра пораньше, вот и пролетела мимо славы…»
Лучше бы вы, фроляйн, хоть на мгновение задумались о том, что показываете с экрана. Слава, желание утереть нос друзьям и врагам… А где сочувствие? Где сопереживание? Где хоть немного жалости к пострадавшим? Надеюсь, это не очередная авария на перекрестке Нойбау и кольцевой? Лично мне с лихвой хватило прошлого раза. Воскрешать в памяти тогдашние впечатления не хочу.
Камера, выдержав лицемерно вежливую паузу, переключилась, вместо оживленно тараторящей женщины показав… Другую женщину, но словно по заранее задуманному и воплощенному неизвестным режиссером контрасту, молчаливую. Вернее, умолкшую навсегда.
После падения с высоты человек почти всегда выглядит ломаной куклой, но сейчас нам демонстрировали явное исключение, которое язык не поворачивался назвать «счастливым». Женщина, лежащая у входа в «Сентрисс», казалась жертвой обморока. Словно шла через площадь, почувствовала себя дурно и тихо опустилась на мостовую. Если бы не кровь, ручейками разбегающаяся от тела по швам каменной плитки, трудно было бы поверить в произошедшее несчастье. А руки… Пожалуй, впервые вижу, чтобы кто-то, самостоятельно или с чужой помощью бросившийся вниз, крепко обхватывал себя руками. Да, точно впервые. Так не бывает. Не должно быть.
«Все кончено… Надежды больше нет…»
Печальная боль или болезненная печаль. Они останутся, пока тело не остынет, и смогут быть прочитаны любым медиумом, отважившимся на подобное сумасшествие. Да, все действительно завершено. За порогом смерти нас ничего не ждет.
Камера оторвалась от созерцания бездыханного тела и скользнула по лицам зевак. Любопытствующие находятся всегда, даже в самом укромном и безлюдном уголке города, а уж на одной из главных площадей количество народа, особенно в начале рабочего дня, зашкаливает все мыслимые пределы.
«Бедняжка… За что же ее так?..»
«Слава Господу, на меня не свалилась!..»
«Неужели кто-то выкинул из окна? Вот потеха…»
«Обкуренная, наверняка! Развелось их тут… Куда смотрит магистрат, интересно?..»
«Ну вот, сейчас опять прискачет полиция, все оцепят, всю торговлю псу под хвост пустят…»
Сколько людей, столько мнений. Я и сам не знаю, какие чувства испытывал бы, оказавшись на площади в эти минуты. Раздражение, скорее всего, присутствовало бы. Неудовольствие от непременной задержки. Сожаление о случившемся. А еще обязательный вопрос «Почему?» и болезненный охотничий азарт, который так и не удалось изжить.
— Это произошло менее четверти часа назад, — продолжала уже за кадром тараторить журналистка, чуть ли не захлебываясь от восторга. — Как нам сообщили очевидцы события, женщина выбросилась с седьмого этажа. В этой части здания расположены помещения делового центра, поэтому можно предположить, что погибшая работала… Минуточку! К нам только что поступила новая информация. Да, все верно! Эта женщина — некая Кларисса Нейман, сотрудница…
Дальше я уже не слушал, но вовсе не потому, что домыслы репортеров были малоинтересны. Меня оглушил взрыв в поле мыслей.
«Не-е-е-ет!..»
Ева смотрела в экран, не отрываясь, и это позволило мне заметить, что ее зрачки быстро расширяются, закрывая радужку. Пальцы девушки, держащие кружку, сжались, ломая тонкий фарфор, как подтаявшую льдинку, чай брызнул во все стороны, хорошо еще, успел чуть остыть, иначе ко всем неприятностям добавились бы еще и ожоги.
Телевизор продолжал безудержно лопотать, и следовало бы потянуться за пультом, чтобы заставить мерзкий ящик замолчать, но время и обстоятельства потребовали совсем иных действий.
Фроляйн Цилинска поднялась со стула, как столетняя старуха: тяжело, пошатываясь, судорожно ища опору в крае стола. Выпрямилась. Медленно моргнула. Обвела невидящим взглядом кухню.
«Умерла… Она умерла… Это все из-за меня? Это я виновата? На моих руках кровь? Кровь… Кровь?!..»
Конечно. Ты же только что раздавила чашку. Порезов немного, но они сочатся алым, пачкая твою ладошку.
