презрительно называли его 'паяцем'. Но и среди тех кто безоговорочно верил в Гитлера, не все были согласны с его политикой. Один известный политический деятель из провинции, соседней с Данцигом, однажды сказал мне, что фюрер, как Христос, должен пожертвовать своей жизнью ради партии. И только после этого весь мир поймет его истинное значение. Скоро наступит время, когда ему придется исчезнуть, уединиться. И никто не должен знать где он находится. Вокруг него должна возникнуть тайна, он должен превратиться в легенду. Массы будут шептаться о грядущих великих событиях. Наконец напряжение станет невыносимым — и вот тут-то Гитлер и появится снова, во всем своем величии. Ему уже не нужно будет заниматься политикой. Он будет выше этого. Он будет великим законодателем, пророком, который принесет новые скрижали со священной горы. Но после этого последнего явления народу он должен будет исчезнуть навсегда. Так, чтобы никто не нашел его останков. Для верующих масс он должен остаться в тайне.
Таковы были фантазии этого деятеля. И он не был одинок. Другие говорили о том же, только проще. Но их мнение было аналогичным: когда-нибудь Гитлер должен уйти. Он должен пожертвовать собой. Он должен погибнуть мученической смертью — такова величайшая услуга, которую он обязан оказать партии. Определенные руководящие круги использовали эти настроения и даже, в известной степени, разжигали их. Верный Рудольф Гесс еще давным-давно говорил о том, что не следует подгонять новое государство под экстраординарные масштабы личности фюрера, иначе все зашатается, едва он уйдет, как было с империями Фридриха и Бисмарка. 'Германия снова на коне, и новые, независимые личности, которые будут править этим конем, не смогут иметь успеха при диктатуре. И поэтому он непременно совершит свое последнее величайшее деяние: вместо того, чтобы выпить до дна чашу своей власти, он отставит ее и, подобно верному Эккарту, отойдет в сторону'.
Весьма подозрительное пророчество, недавно повторившееся вновь. Но кто может поручиться, что Гитлер захочет подражать верному Эккарту? Гитлер понимает, что он не диктатор. Но гауляйтеры и рейхсляйтеры считают, что, если уж в Тевтонском рыцарском ордене был Генеральный Конвент, способный сместить собственного гроссмейстера, то и сам Бог велел позаботиться о новом гроссмейстере для нового Ордена. В свое время Тевтонский Орден сместил одного из своих величайших гроссмейстеров, пожелавшего в тяжелую пору перемен затеять войну с Польшей. Это было много веков назад, но подобная ситуация может повториться. Подобно Генриху фон Плауэну, который был готов отказаться от ордена, чтобы с помощью бюргеров и дворян создать в Пруссии новый порядок, гроссмейстер Гитлер тоже уже почти готов отказаться от партии, чтобы вывести Германию из опасной ситуации. Многие пытались решить все проблемы с помощью лозунга: 'За Гитлера, но без партии!' Однако дальнейшее существование партии важнее, чем жизнь фюрера.
Таковы были идеи, распространенные, по меньшей мере, среди высшего руководства. 'Адольфа нужно заменить', — шептались СА и СС. И действительно, могла возникнуть такая ситуация, когда Гитлер сделался бы невыносим для Германии. Когда фюрер великого Рейха оказался бы слабовольным человеком, апатичным и неспособным принимать решения. А ведь такое уже случалось, и не раз. Гауляйтеры и рейхсляйтеры с озабоченностью наблюдают его экзальтацию, граничащую с безумием. Когда он переступит предел допустимого? Не помешает ли он сохранить в Германии прочный порядок? Все эти сомнения приводили к простому выводу: 'Гитлер может уйти, но партия должна выжить'.
Гитлер давно чувствует, что назревает вокруг него. Вокруг него сгущается тень смерти.
Уйдет ли он по своей воле, чтобы затем вернуться и стать еще более великим, чем прежде? Не окажется ли вскоре, что весь этот порядок не может существовать без него. Будет ли возвращение величайшим триумфом его жизни? Или он погибнет, настигнутый пулями тех, кому он больше всего доверял — в момент, когда ему одному известен спасительный выход из сложнейших испытаний, предстоящих Германии?
Еще старик Гугенберг сказал Гитлеру в глаза: 'Вы погибнете от пуль своих же людей'. В действие вступают силы, для которых мертвый Гитлер полезнее, чем живой. Они считают, что живой Гитлер опасен, а мертвый будет силой, способной сплотить разваливающуюся партию перед лицом неизбежного кризиса. Вечная немецкая сентиментальность, туманный мистицизм и тупая верность идеалам помогут партии.
Таким образом, одни хотят, чтобы Гитлер остался жив и понес ответственность за всю грядущую судьбу Германии, которая уже вырисовывается на горизонте и приближается семимильными шагами. Они считают, что это единственное средство, способное уничтожить его вместе с его дьявольскими идеями. Другие желают спасти миф о Гитлере. Они хотели бы, чтобы сейчас, на вершине своего успеха, Гитлер исчез, и ответственность за неизбежные поражения понесли бы другие. Невидимый Гитлер останется неприкосновенным. Его огромная легендарная сила станет тем больше, чем тяжелей будет поражение, за которое придется отвечать другим. Миф о Гитлере переживет века и разбудит силы, которые когда-нибудь обратят поражение в великий триумф.
Между тем, злой рок должен свершиться до конца. И война все равно неизбежна.
Гитлер никогда не позволял своим людям сомневаться в неизбежности войны — несмотря на то, что сам он всеми силами старался избежать ее. 'Большого испытания нам не миновать', — сказал он при мне на одном из заседаний руководства. 'Нам следует быть готовыми к жесточайшей изо всех схваток, какие до сих пор приходилось выдерживать нашему народу. Только после такого испытания воли мы созреем для господства, которое является нашим призванием. Мой долг — вести эту войну, невзирая на потери. Жертвы будут огромны, каждый из вас представляет, что такое тотальная война. Но она выкует нам стальной народ. Вся 'мякоть' отвалится. Останется лишь кованое ядро, которое пребудет вечно. Я не боюсь никаких разрушений. Нам придется пожертвовать многим из того, что сегодня кажется нам дорогим и незаменимым. Города превратятся в руины; шедевры архитектуры погибнут навеки. Но я этого не боюсь. Мы стиснем зубы и будем бороться дальше. И Германия восстанет из этих руин более прекрасной, чем любая страна мира'.
Таковы были его восторженные фантазии, так он пытался притупить озабоченность своих ближайших сотрудников. И он все говорил и говорил о безжалостном способе ведения войны, к которому ему придется прибегнуть. Он говорил, что сочтет оправданным любое средство. Ибо это даст понять каждому, что речь идет о жизни и смерти Германии. Если Германия не победит, она навсегда исчезнет. И это хорошо, ибо сознание этого закалит его воинов, вдохнет в них безумную смелость и крайнюю решительность. А решительность заставит их хвататься за любое средство, даже если в глазах всего мира оно будет выглядеть отчаянным и недопустимым. Он не остановится ни перед какими жертвами, ради того, чтобы прорвать 'линию Мажино'. Он не посчитается ни с чьим нейтралитетом. Он не откажется ни от отравляющих газов, ни от бактерий, если они смогут принести ему успех. Неустанно применяя все средства, какие только будут у него в руках, без сомнений двинув в бой все резервы, он одним огромным, решительным ударом одержит победу.
Безумствуя в своей горной резиденции, Гитлер переживает редкие часы невиданного восторга, видит себя величайшим гением собственного народа и величайшим законодателем грядущего человечества. В бреду он думает о том, что на Земле еще не было человека, который смог бы всего за семь лет совершить столь много неслыханных вещей. И — если взглянуть как следует — уже сегодня все главное сделано. По крайней мере, основа заложена повсюду. И он пересчитывает свои заслуги — с 'неукротимой' гордостью, не покидавшей его даже в годы тяжелейших унижений: создатель нового государственного устройства, новой великой империи, какой еще не было в немецкой истории; новых вооруженных сил, нового социального устройства. Не ему ли предстоит решить все социальные проблемы; не он ли создал хозяйственный механизм, который ляжет в основу всей экономики новой эпохи? А новейшая структура его Ордена, иерархическое устройство Рейха, новая стратегия, политика народонаселения, новое искусство? Есть ли такая область человеческой деятельности, которой бы не коснулись его революционные идеи? Он выше Фридриха, выше Наполеона, выше Цезаря!
Он думает о том, что еще семь лет ему придется бороться за внешнее величие и постоянство форм глобального Германского Рейха, а в следующие семь лет посвятить себя последнему, высшему
