Такая специфическая свобода подразумевает отход от прогресса, когда отбрасываются все принципы регулирования и ограничения. Каждый, кто воспринимает религию как человеческий невроз, нуждается в лечении точно так же, как пациент, обуреваемый навязчивой идеей. И не стоит удивляться, если на этом месте провозгласят светскую доктрину, обязательную для каждого, и этот порядок станут утверждать с помощью самого безжалостного принуждения. Описание всего этого можно найти в трудах одного из величайших знатоков человеческой души, еще дофрейдовской эпохи, — Достоевского. Это может избавить людей от чувства облегчения, что с варварством в Германии было покончено раз и навсегда без использования какой-нибудь прогрессивной идеи.
Почему отсутствие взаимосвязи между прогрессом и варварством должно приносить облегчение? Думаю, что сумею восстановить ход этих размышлений. Тот факт, что вторжение варварства в Германию 'никак не связано с прогрессивной идеей', предоставляет косвенное оправдание насилию в любом государстве будущего, в любом государстве Левиафана. Принуждение, хотя с этим можно спорить, неизбежно в нынешний период перехода от позднего капитализма к коммунизму. Если насилие и принуждение не использовать — конечно же, только в переходный период — ради прогресса и нового общественного устройства, они непременно станут инструментом, который против них же будут использовать Поистине жестокие люди, и в конце концов государство окажется настолько варварским, что выход из этого состояния будет сопряжен с неимоверными усилиями. Варварские методы, напротив, необходимы на переходном этапе, но им нет места в новом и свободном цивилизованном мире. Эти доводы не означают, что аппарат насилия национал-социализма достоин порицания. Наоборот, с началом войны, обещающей, похоже, быть долгой, и которая, вероятно, ознаменует скорый конец эпохи капиталистического развития, целесообразно сохранить отдельные элементы механизма всеобщего контроля, чтобы использовать их в критические моменты в направлении, противоположном движению цивилизации.
Ни принуждение, ни терроризм или безжалостное угнетение больше уже не вызывают, как мы видим, отвращения — они используются в интересах грубой силовой политики.
Это очень важный вопрос, и стоит поразмыслить над нынешними проблемами, чтобы прийти к логическому выводу, пока время еще позволяет. До сих пор мы живем в переходном периоде, в котором все государства и каждая политическая группа имеют своих союзников и своих противников, сочувствие которых или вражда были не так истинны, как казалось. Мы приближаемся к тому моменту, когда будут выяснены подлинные позиции и противоборствующие идеи. Эту войну нельзя свести просто к борьбе за превосходство одной нации над другой. Для нации, подвергшейся нападению и все же сохранившей свою государственность, существенным становится понимание того, что представляет собой сила 'консервативной демократии' и что дает ей право выступать не только защитником развития цивилизации, но и подлинным ее орудием.
Сейчас нам надо сделать логический вывод из нашего опыта, полученного при возврате в варварство, не связанное ни с какой прогрессивной идеей, вывод о том. что необходимо избегать всего, что вновь может привести к системе тотального подавления. Но поскольку в высших политических кругах любое такое заключение отвергается, похоже, с маккиавелиевской подоплекой, неважно, признанной или нет, так или иначе придется прибегнуть к принуждению, по крайней мере, его следует использовать для благородных целей.
Толкователи новой цивилизации, также, как и нацисты, считают, что она продлится тысячи лет. Они противопоставляют ее тысячам мучительных десятилетий переходного периода. Но мы уже столкнулись с горечью настоящего времени, а тысячелетия, которые наступят, еще не есть реальность. Наши заключения не совпадают с выводом этих толкователей. Если должны быть выявлены элементы религиозной самодисциплины масс, и если нужно низвести массы до стадного состояния, и если этим массам поведают, что все этические нормы — всего лишь прикрытие для защиты интересов имущих классов, тогда наш вывод будет заключаться в том, что ничего другого не остается, как все время держать массы в сетях системы тоталитарного принуждения.
В таком случае, возможно, останется класс 'свободных людей', которые, как представители культуры, будут возвышаться над этими массами. Это будет дорогая и страшная замена цивилизации. Но можно ли на самом деле сомневаться в том, что существование нового классового государства, этого общества, управляемого ничтожным меньшинством, имеет преимущество над современной капиталистической системой?
Однако цивилизация и высокие моральные стандарты возможны только тогда, когда они вырастают из чувства морали и ответственности индивидуума, если свобода участия в политической ответственности и в политических решениях может быть допущена только на основании общепринятых этических принципов. Нужно воздержаться от соблазна использовать всю мощь механизма принуждения, даже если это и могло бы способствовать национальному прогрессу. Лучше отказаться от любого, достигаемого таким образом прогресса, чем подвергнуть себя смертельным опасностям системы принуждения.
Но можно прийти и к другому выводу. Прогресс не может состоять из чего-либо, что разрушает само основание цивилизации, то есть религиозную свободу и моральную ответственность. Сущность прогресса — это не освобождение от прошлого опыта и старых принципов, это пересмотр их таким образом, чтобы они соответствовали требованиям сегодняшнего дня. Культура и цивилизация не только синонимы прогресса: они также включают в себя силы сохранения и подразумевают продолжение многовекового развития человечества.
Хвала компромиссу
Обстановка все более накаляется, воздушные тревоги следуют одна за другой. Предполагается, что к сегодняшнему дню уже завершены все приготовления для высадки германских войск. Будет ли действительно предпринята попытка десантирования? Две бомбы, упавшие ночью возле нашего отеля, были малого калибра; стекла в моей комнате даже не треснули. Утром неподалеку на площади взорвалась часовая бомба большой мощности. Отель потрясло до самого основания. Поток воды хлынул на улицы. Только что Би-Би-Си передало, что вчера было сбито 185 германских самолетов. Снова подвергся бомбардировке Букингемский дворец. Одна бомба упала возле станции Виктория и разнесла ее на мелкие части. Дождь и туман. На руку ли это гитлеровским намерениям? — спрашиваем мы себя. С ним ли по- прежнему его демон? (Абраксас[26] — вот имя бога, по ту сторону добра и зла). В районе канала пока все спокойно.
Позже пришлось пережить несколько неприятных моментов. Пять или шесть бомб упало на соседний район. Взрывов не последовало. Будь это часовые бомбы, пришлось бы эвакуировать весь район. В отличие от других районов для нас эта ночь была спокойной. Ужасно проезжать по знакомым улицам и наблюдать ежедневные признаки разрушений. На сегодняшний день разрушено несколько крупных магазинов и множество мелких лавочек. Число разрушений растет с каждым днем; если подсчитать все, получится небольшой город.
Как долго это будет продолжаться? Рано утром после короткого сна, когда зенитные орудия прекратили огонь, как чудо появился свет, и время, кажется, остановилось. Показалось — за окном заря христианства. Но продолжалось это одно лишь мгновение. Это был промежуток между веками. Время исчезло. Это был наш день милосердия, время, когда можно перевести дух.
Поразительно, насколько глубоки корни традиций и насколько эти традиции отличаются друг от друга в разных районах этого города. Лондон — мировая столица, которая не подверглась единообразию, не превратилась в глубоко централизованный механизм, а сохранила самобытность и самостоятельность каждого округа в отдельности. Возможно, что это играет важную роль в битве за Лондон. Идеальная схема
