очереди, включая и мою, прошили его. Самолет закачался, наклонился и рухнул на землю недалеко от нас. И снова, на расстоянии около 1500 метров от нас, приземлился другой египетский вертолет. По приказу Эхуда наш стрелок Галили, знакомый мне еще с курса молодого бойца, уничтожил и этот вертолет с первого выстрела. Итогом этого дня боев с египетскими ВВС стали два уничтоженных вертолета и один бомбардировщик. Совсем неплохо, да и батареи ПВО мы разрушили!
Мы продолжали медленно продвигаться в сторону Каира и заняли позиции напротив последних рубежей египетской армии между нами и Каиром. Но тут нами был получен приказ круто повернуть на юг, в сторону холмистой гряды Дженифа и аэропорта Фаид. Нас сменила другая воинская часть. До Каира оставалось чуть более ста километров.
20 октября мы остановились на гряде холмов Дженифа. Нам было приказано очистить район каменоломен и окрестности аэропорта Фаид. К этому дню у нас осталось исправными только 12 из 23 танков. В тот день мы атаковали каменоломни Фаид двенадцатью танками и силами мотопехоты. Несмотря на сообщения командования о том, что египтяне бегут, они отступали, обороняясь довольно упорно. На западном берегу канала, в отличие от восточного берега, военные действия были намного легче. У египтян не было организованной, укрепленной системы обороны, не было крупных соединений, а были отдельные подразделения, численностью до батальона, без поддержки артиллерии и без системы командования и управления. Расчетов противотанковых ракет и организованных противотанковых подразделений мы не встретили. Попадались небольшие противотанковые звенья, вооруженные только РПГ, так что танковые войска чувствовали себя намного увереннее. Но египетские пехотные подразделения и коммандос, и время от времени танки пытались оказывать серьезное сопротивление. Мы несли потери, и каждый километр давался с боем.
В бою у каменоломен Фаид часть мотопехоты и бронетранспортер командира их роты Дворецкого, двигаясь слева от нас, спустились в овраг под холмистой косой. Мы потеряли их из виду и вдруг услышали сильнейший пулеметный огонь. Были видны следы трассирующих пуль со стороны бронетранспортера и со стороны египтян, но что конкретно происходит, было не ясно. Мы продолжали двигаться вперед и прорвали линии обороны египтян. Бой закончился, и, пока мы закреплялись на новых позициях, наступил вечер. Все это время мы пытались выяснить, что случилось с бронетранспортером, но никто не знал. Бронетранспортер не прибыл на место дислокации и не выходил на связь. Батальон располагался на ночную стоянку, привычно занимаясь техобслуживанием, пополнением топливом и амуницией, эвакуацией раненых. Вдруг ко мне подошел Эхуд и попросил еще несколько гранат. Я закрепил ящик с гранатами на левой части башни и каждое утро наполнял его заново, поскольку к вечеру он пустел. Я не понял, зачем Эхуду нужны гранаты на ночной стоянке. «Я иду искать бронетранспортер, – сказал он тихо и словно предупреждая мой вопрос. – Я иду один. Никто со мной не идет».
Я не раз думал об этом случае. Эхуд поступил совершенно безрассудно. Командир батальона ночью в одиночку отправился на поиски бронетранспортера, который, возможно, был подбит, и его экипажа. Но я его понял. Это было удивительное чувство ответственности за подчиненных. Он счел своей обязанностью разыскать их, вопреки армейской логике. У него была своя логика, логика наивысшей нравственности и человечности. Я по сей день восхищаюсь этим его поступком. Это пример мужества и чести для любого офицера и командира в израильской армии. Я помню его удаляющийся в темноту, с рацией, силуэт. И тут пришло сообщение от разведроты полка, что бронетранспортер был подбит и уничтожен там-то и там-то. Мы тут же вернули Эхуда. Он был притихшим и погрустневшим – как в ту пятницу, когда его друг Ишай Изхар был убит на направлении «Тиртур». В ту ночь, после окончания боя, Эхуд отвел меня в сторону и попросил рассказать во всех подробностях, как погиб Ишай. Несколько раз он спрашивал меня, запомнил ли я то место, где мы оставили его тело. На следующий день, когда силы ЦАХАЛа захватили этот участок, он лично удостоверился, что тело Ишая нашли и вывезли с поля боя. После войны я навещал все семьи погибших нашего батальона и передал каждой карту с точными координатами места гибели их близких. Эхуд предупредил меня: «К семье Ишая поеду я, и я поеду один. Это сделать обязан я».
Наступило 22 октября. Мы расположились недалеко от Большого Горького озера, развернувшись на юг, по направлению к шоссе Суэц – Каир. Незадолго до того, в одном и боев на холмах Дженифа я смог оценить эффективность воздушной атаки. Мы поднялись на один из холмов, и вдруг я увидел египетскую батарею: четыре орудия – кажется, D-30 советского производства. Они были на расстоянии примерно двух с половиной километров. Классическая артиллерийская батарея, расположенная идеально, как по учебнику. Эхуд велел остановиться и ждать. Я спросил его, почему бы нам не уничтожить эту батарею. Это работа на несколько минут для танкового взвода. Эхуд сказал, что, согласно полученному приказу, это работа авиации. Я вылез из танка, который стоял на другой стороне склона, и поднялся на холм с биноклем, чтобы полюбоваться представлением. Появилась четверка «Скайхоков». Они спикировали на цель – и промахнулись. Через полчаса опять появилась четверка, спикировала и промахнулась. При каждой бомбардировке египтяне укрывались в окопах, а затем вылезали и снова продолжали стрельбу. «Скайхоки» атаковали батарею несколько раз в течение почти двух часов, но так и не попали в нее. Наконец приехал грузовик, и египтяне влезли на него и уехали, бросив батарею целой и невредимой вместе с боеприпасами, аккуратно сложенными позади пушек. Тогда я понял, что авиация – это хорошая вещь, но не везде и не всегда. В данном случае для уничтожения батареи хватило бы нескольких выстрелов из двух-трех танков.
Мне в память врезался еще один случай, который произошел на одном из холмов Дженифы. Во время атаки я заметил, как один из танков слева забирается на гряду и занимает позицию под запрещенным углом, так что даже днище корпуса танка оказалось открытым для обстрела. И в самом деле, через несколько секунд танк подбили, и из него повалил черно-серый дым. Мы стали считать танкистов, которые выбирались наружу: первый, второй, третий, четвертый. Позади, на расстоянии в несколько десятков метров, располагались санитары, которые оказали им помощь. Двигатель подбитого танка продолжал работать, и я подумал, что, может быть, можно его потушить и вывезти оттуда. Потом я отказался от этой безумной мысли, но тут Эхуд сказал мне: «Иди потуши танк». Без лишних слов я выпрыгнул наружу и попросил у Эхуда огнетушитель, потому что не был уверен в том, что огнетушители в горящем танке не повреждены. Он протянул мне огнетушитель, и я побежал к подбитой машине. По дороге я надеялся, что танк взорвется, прежде чем я успею до него добраться, ведь это моя единственная возможность остаться в живых. Но он не взорвался. Я обогнул его сзади, и все это время двигатель продолжал работать, а из башни валил дым. Я решил залезть сбоку. Танкист никогда не залезает на танк сбоку, только спереди. Однако передняя часть танка была обращена в сторону египтян. Я прижался к корпусу и влез наверх, опасаясь, что в любую секунду произойдет взрыв. Прижимаясь к корпусу башни, чтобы египтяне меня не заметили, я немного приподнялся и заглянул в башню. Огонь полыхал на снарядах и приборах, и я почувствовал, как мое лицо обдало жаром. Я просунул огнетушитель внутрь и направил струю на горящие снаряды. В течение всего этого времени краем глаза я наблюдал за египетскими позициями. Я увидел противотанковую позицию в составе одной или двух противотанковых пушек. Египтяне стояли возле орудий и смотрели на горящий танк. Я не понимал, почему они не стреляют. Ведь когда стреляют из танка или по танку, после первого попадания делают контрольный выстрел, чтобы гарантировать уничтожение цели.
Тем временем я скатился внутрь, в горящую башню и опустошил еще один огнетушитель, который нашел в танке. Только тогда огонь погас. У меня мелькнула мысль: если гидравлическая система повреждена, я могу сделать наводку и выстрелить вручную. Но я сразу понял: танк был в позиции, которая не позволяла опустить орудие достаточно низко. Египтяне были расположены слишком низко, а позиция танка слишком высоко. Маневрировать подбитым танком и вести из него стрельбу в одиночку было невозможно, и я отказался от идеи уничтожить противотанковый расчет. Пролезть в кабину водителя из башни тоже было невозможно. У меня не осталось другого выхода, кроме как вылезти из башни и забраться в кабину водителя прямо на глазах у египтян. Скатившись с башни, я влез в кабину водителя, в любой момент готовый к тому, что египтяне опомнятся и все-таки выстрелят. Усевшись на место водителя, я за долю секунды отпустил тормоза, перевел передачу на задний ход и нажал на газ. Танк рванулся назад с бешеной скоростью. Я пытался управлять им по памяти, поскольку не видел, куда еду, но знал, что сзади стоят танки и работают санитары. Все-таки мне удалось прикинуть расстояние и направление. Я спустился с холма примерно на двадцать метров и остановил танк. После этого я заглушил двигатель и выпрыгнул из танка, вздохнув с облегчением. На этот раз все обошлось. Не думаю, что стоило так рисковать, но приказ есть приказ, даже если я с ним не согласен. Все это произошло намного быстрее, чем время, которое занимает рассказ об этом.
Я подошел к раненым танкистам. Мы все были знакомы еще по курсам командиров танков и по курсам танкистов. Взглянув на них, я с раздражением обратился к одному из них: «Твое счастье, что ты ранен, иначе я бы тебе врезал!» Тот удивился: «За что?» Я отругал его: «По
