сторону иностранного юмора. Ведь если слова хозяина «Красного Замка» о возрасте рисунка правдивы, тогда… скорее всего… Тогда Алан ничего не понимал, потому что понять это просто невозможно – каким образом он смог нарисовать точь-в-точь копию картины, которую до него уже рисовали? И стиль, и каждая черточка на тщательно изученном подарке были выведены рукой Алана. И, вот что странно, даже подпись походила на родные закорючки, хотя Алан ни разу инициалы в подписи не ставил, предпочитая оставлять на редких документах разлапистую фамилию с завитушкой на конце.
Еще с вечера сравнив подпись неизвестного художника с двумя выписанными своей рукой буквами, он убедился в их похожести, но не идентичности.
Покоящийся за стеклом листок, при ближайшем рассмотрении оказался немного пожелтевшим и выцветшим, будто и в самом деле пролежал под нещадными к искусству солнечными лучами какое-то время.
В общем, Алан пришел к выводу, что если это и розыгрыш, то, как и все, что относится к «Красному Замку», сделан по высшему классу.
С утра мать находилась не в духе, что случалось редко. Точнее подобное внутреннее состояние было частым гостем в ее душе, но оно так и оставалось внутренним. Мать почему-то считала зазорным проявлять свое настроение окружающим, даже родным. Поэтому причина, которая смогла вывести ее из равновесия и заставить наплевать на собственные принципы, должна оказаться веской.
Проявлялось ее состояние обычно двумя способами: или она еле передвигалась по дому, словно робот с подсевшим аккумулятором, или наоборот, суетилась метеором, совершенно не обращая внимания на сына. Сейчас она находилась во втором, более опасном для окружающих состоянии. Алану всегда в подобных случаях казалось, что стоит сделать неверное движение или ляпнуть не то слово, и тогда мать могла достигнуть предела, с ядерным взрывом и всеми проистекающими отсюда последствиями: зимой, голодом, мором…
Но сегодня Алан не смотря на боль, при каждой мысли отзывающейся в затылке, чувствовал странный подъем, дающий силу плюнуть на все привычное.
– Мам… – позвал он мать, пока та судорожно рыскала по кухонным полкам в поисках непонятно чего. – Мам! – позвал он еще раз требовательнее, когда на первый оклик не последовало никакой реакции.
– Что ты хочешь?! – так и не обернувшись, грубо бросила она в сторону сына скрытое предупреждение о том, что ее сейчас лучше не трогать. Но Алану было плевать…
– Почему мы никогда никуда не ездили, а постоянно здесь торчим? – Алан знал, что в обычный день мать бы села рядом с ним и начала приводить тысячи причин «почему нет», но сейчас… Она сразу же замерла, опустила руки и, развернувшись, воткнула в сына острый взгляд.
– Ты хочешь знать почему?! – процедила она сквозь поджатые губы, скрывая в голосе неимоверное напряжение.
Алан сдержано кивнул.
– А почему ты
Мальчик осторожно слушал разговорившуюся мать, будоражащую тему, столько лет находящуюся под замком огромных размеров. Во что бы то ни стало, нельзя было упускать подвернувшийся шанс узнать побольше о «семейном табу».
– Так объясни толком, что именно сделал прадед, что отец до сих пор злится?
От этого вопроса мать будто очнулась: из глаз ушла жгучая ненависть и энергия разрушения. Она опять повернулась к сыну спиной.
– Если хочешь знать, спрашивай у отца, – и больше уже на оклики не реагировала, делая вид, что кроме кухонной плиты в мире ничего не существует. Алану осталось лишь смириться.
Так, толком ничего и не съев, он отправился в школу.
На улице стало заметно холоднее, чем вчера. И так ледяной ветер, и вовсе стал пробирать до костей. Алан подумал, что через несколько дней, максимум через неделю, обязательно пойдет снег. Из года в год с погодой, как и все в этом маленьком мирке, происходило одно и то же – постепенно становилось прохладней, пока однажды, бесконечный ветер не становился особо колок и жесток, затем совсем скоро начинал валить снег сутками напролет.
Когда пастбища с жалкими остатками травы покрывал белый ковер, и хозяева разбирали овец по загонам, у отца практически не оставалось работы. Тогда он впадал в «зимнюю спячку», отлучался от телевизора лишь на пару часов утром и вечером, чтобы накормить скотину. Даже воздух в доме начинал отдавать запахом болота и затхлости. Казалось, вокруг вросшего в диван отца, само время превращалось в вековую старуху.
Приближаясь к школе, Алан чувствовал, как с каждым шагом его боль и тошнота усиливаются. «Я должен? Мне надо! Я хочу? Меня тошнит!» Для него настоящим открытием стало вариативность выбора – он впервые понял, что выбор действительно есть. Если раньше обязанность закончить школу была для него аксиомой, то сейчас (не может быть!) он понял глупость слова – обязанность. «Все эти люди из «Красного Замка», наверняка любят то, чем занимаются. Они счастливы делать свое дело! Интересно, кому из них понадобилось школьное образование и полученные в ней знания? «Меня тошнит от бессмысленности того, что я делаю здесь… меня тошнит от людей… меня тошнит от себя!»
Взойдя на крыльцо школы, в которую со всех окрестных деревень стекались потоки детей, Алан уже не знал, зачем он здесь и что вообще тут забыл. Лишь приложив усилие, разобрав по местам свору роившихся в голове мыслей, он понял, что хочет повидаться с Алиной, наконец-то выяснить, что с ней происходит и поговорить с Тимуром. Зачем ему это? По привычке? Или хочет задобрить богов, прежде чем отправиться в «иной», новый, открытый мир. Черт его знает… Но точно сделать это нужно – два самых важных в его жизни человека, как-никак растворяются навсегда… становятся прошлым.
– Алан! – окрикнул его чей-то хриплый голос.
Мальчику потребовалось время и силы, чтобы заставить себя вынырнуть из мыслей. И этой задержки хватило, чтобы…
Он почувствовал сильный удар, пришедшийся на левую скулу. Так и не поняв, что произошло, он плюхнулся на пол. Портфель рухнул рядом с Аланом, после чего получил свою долю – пинок отшвырнул его на несколько метров от хозяина.
Алану даже не нужно было смотреть, кто его ударил. В голове сама всплыла довольная физиономия Цакоя.
И правда, «наведя резкость» и подняв глаза вверх, он увидел точь-в-точь такую, какой представлял довольную ухмылку врага. Цакой улыбался, сверху вниз наблюдая за поверженной добычей, как и положено настоящему воину.
– Это только начало… – пообещал он и вместе со своей неизменной свитой, победоносно прошествовал внутрь школы.
Другие ученики проходили мимо, с любопытством, а кто и усмешкой наблюдая за чужим бессилием. Даже одноклассники и те старались прошмыгнуть незамеченными, опасаясь хоть как-то относиться к этому слабаку.
Что удивило Алана, так это собственное равнодушие ко всему. Обычно, если подобное происходило на глазах у других, он больше всего боялся увидеть насмешливые и презрительные взгляды, так или иначе сопровождающие его всю жизнь. Но сейчас совсем другое дело. Почему-то Алану было совершенно плевать на мнение других.
«Ведь они совсем из другого мира…» Мира, в котором слабость другого затмевает все остальное. Алану стало противно от мысли, что приходиться быть его частью.
Словно и не болела левая сторона лица… словно и не было унижения, а просто (с кем не бывает?) споткнулся, Алан спокойно встал, отряхнул штаны и куртку от налипшей пыли, поднял портфель с отпечатком подошвы, и побрел на урок к Тимуру Сергеевичу.
Удивительное спокойствие поселившееся внутри было новым, странным, и от этого повергающим в смятение, состоянием. До сегодняшнего дня с ним ничего подобного не происходило.
Как Алан не старался, все никак не мог привыкнуть к новому себе – зрителю, наблюдающему происходящие события как бы со стороны. До этого он, как и любой «нормальный» человек, к любым происходящим в жизни неприятностям всегда относился серьезно. Но сейчас совсем другое дело: в классе, как обычно суетно мельтешили одноклассники: парни рисовались пред девчонками, а те старались выказать свое «равнодушие»; расплывались звуки шуршания рюкзаков и тетрадей – вот-вот должен прозвенеть оповещающий о начале урока звонок… Алан спокойно сидел за партой, с любопытством наблюдая за развернувшимся фильмом, пытаясь понять что кругом происходит. Даже привычные краски и те куда-то подевались, словно кто-то переборщил с контрастом на телевизоре, и цвета стали ярче…
Когда в класс вошла Алина, она сначала, как ни в чем не бывало, пошла к их парте, но затем видимо вспомнив о своей обиде, резко остановилась, будто вросла корнями в пол, посмотрела на Алана, и демонстративно пересела на другую парту – единственную пустующую.
«Ну и черт с тобой!» – подумалось ему… без злобы, и вообще без каких бы то ни было эмоций – скорее так по привычке, из знания, как надо думать, когда другие себя ведут подобным образом. «А что я здесь вообще делаю?»
Лишь только тянущая боль в левой скуле, доносившаяся издалека, как под обезболивающим, удерживала Алана на земле. Если бы не она, его прозрачное тело уже давно оторвалось от земли, чтобы взмыть к солнцу и летать без конца над людьми, гонимое теплым ветром…
Дверь с грохотом захлопнулась. Подняв на резкий звук глаза, Алан увидел, как вечно довольный жизнью Тимур Сергеевич пересек по ширине класс,
