— Тысяча сорок восемь… Тысяча сорок девять…
Вдруг Эрвин взвизгнул и шмыг за дерево.
Мы сразу закричали:
— Он клад нашёл!
Но он сказал, что нет, не нашёл, просто он ящерицу увидел. Тогда мы все легли на землю и стали ждать: вдруг она снова здесь проползёт.
Долго мы так лежали, потом я вспомнил про клад и приказал:
— Пошли скорей дальше!
Погоди-погоди… А сколько же я шагов насчитал?.. Восемьсот двенадцать… Или, может быть, две тысячи двести восемьдесят два? Всё-то позабыл я из-за этой глупой ящерицы! Но я никому ничего не сказал. Какой-нибудь лишний десяток шагов не имеет значения.
Потом лес кончился, и мы остановились перед огромным ржаным полем. Как же дальше идти?
Я сказал:
— Нам осталось только триста шагов. Пошли, ребята!
Но моя группа не послушалась. Эрвин даже покрутил пальцем у виска — мол, не спятил ли я.
— Тогда я пойду один! — крикнул я.
И чего они меня всё время злят?
Рожь так и шумела вокруг, а я её топтал и ломал.
— Эй ты, безобразник! А ну-ка, поди сюда!
Рядом с моей группой стоял какой-то дядька. Я вернулся. Может, он нам подскажет, как дальше идти? Но он мне даже слова не дал сказать.
— Ещё пионер называешься! Не дорога?, стало быть, тебе народная собственность! Хлеб топчешь!
Чего он только мне не наговорил! Оказывается, это был бригадир кооперативного хозяйства. А я-то разве виноват, что наш маршрут через поле проходит? Но Эрвин сказал, что бригадир прав.
— Циттербаке всё делает, как сам хочет. Кто его знает, куда он нас ещё заведёт!
Потихоньку мы пошли дальше и снова стали считать шаги. Насчитали три тысячи триста сорок два, потом долго обходили озеро и остановились перед болотом. Потом нашли упавшее дерево и перебрались через ручей. Бруно полез первым и плюхнулся в воду.
И, конечно, опять я был виноват. На три тысячи триста восемьдесят шестом шагу мы упёрлись в железнодорожную насыпь.
Я шепнул:
— Ребята! Клад наверняка там, на той стороне!
Но мне никто не поверил.
Долго ещё мы плутали. Я слышал, как ребята позади меня перешёптываются: если, мол, я заведу их в болото и они все там утонут, тогда они мне как следует всыплют. И вдруг где-то неподалёку мы услышали голос Гарри! От радости мы все громко вскрикнули и бросились вперёд. Но не слишком быстро у нас это получилось. Мы, оказывается, здорово устали. К тому же мы и сами не заметили, что вернулись к нашей риге.
Там пионеры уже выскребали котелки. Хорошо, что Гарри оставил и для нас кое-что.
Когда мы подошли, все закричали на нас:
— Где это вы пропадали?
— Мы уже два часа как вернулись!
— А Гарри уже беспокоился о вас.
Мои пионеры набросились на перловый суп, как голодные волки, а я должен был сперва обо всём доложить вожатому.
— Я и сам не понимаю, как это мы заблудились, — объяснял я ему.
— А ну-ка покажи, где на компасе север? — сказал он вдруг.
Я повернул компас сперва так, потом эдак.
Гарри только всплеснул руками и сказал:
— Как раз в противоположной стороне! Видишь, кончик стрелки нарочно в другой цвет окрашен.
— Я отсутствовал, когда ты компас объяснял. У меня свинка была.
Но моё объяснение никто всерьёз не принял.
А клад знаете кому достался? Девчонкам! Этой самой Зигрид. Она и без того всегда нос дерёт. И ведь главное — мой собственный чемодан!
Потом я ещё долго упаковывал его и всё не мог закрыть. Мама слишком много напихала туда самого необходимого.
На днях в стенгазете нашей дружины была статья. Зигрид её написала.
Да, так и написано в этой статье! И вся школа её читает. Я рассказал об этом папе, но папа сказал, что это называется критикой. «Критика, — говорит он, — очень хорошая вещь. А самокритика — ещё лучше».
Но я всё равно против. Я же ни в чём не виноват. Во всём виноват чемодан. А его мама упаковывала. Папа сказал, что в следующий раз мне не придётся брать чемодан: он поговорит с мамой.
Вот видите!
Теперь я сам навожу критику на Зигрид — я с ней не разговариваю. Но почему-то все на меня страшно злятся. Ну где же тут справедливость?
Как мы с Бруно проводили телефон
Недавно Бруно говорит мне:
— Знаешь, надо нам так сделать, чтобы мы могли почаще разговаривать друг с другом. А то сидим каждый в своём углу и готовим уроки. Вот если бы у нас был телефон, мы могли бы позвонить и узнать, у кого получается задачка, а у кого нет. Или мы посылали бы друг дружке совершенно секретные телеграммы. К примеру, я говорю: «Привет тёте Эмме», а на самом деле это значит: «Приходи ровно в три к пещере в парке». Или ещё что-нибудь такое.
Бруно живёт не в нашем доме, а в соседнем. Вот поэтому он и придумал про телефон. Я очень обрадовался.
— Но откуда мы телефон возьмём? — спросил я. — Ведь почта нам не поставит?
— Да ты не вздумай на почте говорить об этом, — сказал Бруно. — Мы всё должны сделать тайно.
Я ещё больше обрадовался:
— Но если нам почта не поставит телефон, где же нам его взять?
Тут-то Бруно и открыл мне секрет о верёвочном телефоне. Его так делают: берут длинную- предлинную верёвку и к концам привязывают две старые крышки от банок из-под гуталина или из-под чего-нибудь ещё, И их заклеивают пергаментной бумагой.
Мы всё так и сделали. Бруно отошёл в один конец комнаты, я — в другой.
Я прижал крышку к уху и говорю:
— Ничего не слышу!
А Бруно говорит:
— Сейчас я поскребу.
