С ним небось никто и не беседовал, а на меня всегда все шишки валятся.
— Ничего, ничего, Альфи! — сказал он. — Зато мы теперь с тобой всласть наговоримся по телефону.
И мы разошлись по домам. Я вытащил свою крышку от гуталина и прижал к уху. Всё тихо. Так я просидел часа два. Потом пошёл к Бруно, а его мама говорит:
— Да он уже давно в футбол на дворе гоняет.
Я страшно обозлился и побежал на площадку. Бруно как раз гол забил.
— Ты что ж мне не позвонил? — спрашиваю.
— Некогда мне сейчас разговаривать. Но, кажется, у нас проводка не в порядке. Ты поди проверь.
— Это у тебя в голове не в порядке, — сказал я ему. — Не хочу, чтобы меня опять воришкой назвали. И Гопфенгейтам ничего плести не буду.
Бруно увидел, что я обозлился, и сразу стал сговорчивей.
— Ладно, ладно, — сказал он. — Позвоню сегодня вечером. А ты мне по телефону продиктуешь новые русские слова.
— Согласен, — сказал я великодушно.
— Три скребка, понял?
Но вечером у нас опять ничего не вышло. Я открыл окно и крикнул на весь двор:
— Бруно, чего же ты не звонишь?
Мне из окна были видны окна Бруно за ветками деревьев. Слышу, он кричит через двор:
— Идиот! Я уже с полчаса скребусь, а ты трубку не снимаешь!
— Тогда иди сам проверять линию! Можешь один и слова учить! — огрызнулся я.
На наш крик открылись окна у фрау Маттнер и у Михалаков. И оба они давай кричать:
— Тише вы, черти полосатые! Целый день от вас покоя нет.
В тот вечер я лёг спать злой-презлой. Ночью я вдруг проснулся. Слышу — кто-то скребётся. Ясно, это Бруно мне звонит! Но если я сейчас сниму трубку и Бруно скажет, что к ним залезли жулики да ещё попросит, чтобы я пришёл и прогнал их (сам-то он больше всего на свете жуликов боится), то мне придётся одному с ними драться, а Бруно спрячется под одеяло и просидит так всё время. И я решил не снимать трубку. Но за окном всё скреблось и скреблось.
Тогда я всё-таки взял свою крышку от гуталина и тихо спросил:
— Алло! Циттербаке слушает. В чём дело?
Но в трубке — тихо. Может быть, Бруно уже удрал от жуликов? А может, что-нибудь нехорошее случилось? Я почувствовал, как у меня волосы зашевелились и кто-то противной холодной рукой провёл по спине. Я крикнул в крышку:
— Бруно, что же ты не отвечаешь? Бруно, ты жив ещё?
Должно быть, я крикнул слишком громко — вдруг зажёгся свет.
В дверях стояла мама и сразу давай меня трясти:
— Что с тобой, Альфи? Опомнись! Ну что с тобой, скажи!
— Я… Может быть, мой Бруно уже… Телефон у меня всё время звонит.
— Звонит? Что звонит?
— Да нет, не звонит. Я хотел сказать, что в телефоне скребётся кто-то.
— Кто скребётся? Альфи, должно быть, ты плохо спал! Тебе приснилось что-то, да? Уж не заболел ли ты?
— Да ты разве сама не слышишь? Скребётся ведь!
— Что ты, Альфи! Это же дождик. Это он стучит по подоконнику и по стёклам… А ведь правда похоже, будто кто-то скребётся.
Ну конечно, так оно и было на самом деле. Но мама на всякий случай дала мне выпить микстуры от кашля и хорошенько укутала:
— Спи спокойно, мой мальчик! Приснилось тебе что-то, оттого ты и проснулся.
Утром я выбросил свой телефон на помойку. А когда возвращался, встретил Гопфенгейта.
— Ну как, измерили дом? — спросил он.
— Да нет, это мы телефон проводили, — сказал я.
Но, должно быть, Гопфенгейт ничего не понял. Зато Бруно прекрасно меня понял, когда я ему сказал:
— Можешь болтать по телефону с кем хочешь, а я в эту игру больше не играю!
— Чего это ты? — удивился он. — Ты вчера разве не слышал моих звонков? Я тебе звонил, звонил… А ты, конечно, как всегда, даже трубку не снял.
Как мне подарили „Баббл-гам“
К нам в гости приехала тётушка Пауле?тта. Она живёт в Западной Германии. Я люблю моих тётушек и тётушку Паулетту тоже, хоть и пережил из-за неё много неприятностей. А разве я виноват? Она всегда ссорится с папой. Стоит ей сказать: «Ах вы, бедняжки! Тяжело вам живётся тут, на Востоке!» — и пошло! Папа сразу разозлится, а мама качает головой и приговаривает: «До чего же они там голову вам заморочили!»
Как всегда, они и на этот раз всю вину на меня свалили. А ведь это несправедливо.
Но лучше уж я расскажу всё по порядку.
Тётушку Паулетту мы ждали на пасху.
Мама сказала папе:
— Пожалуйста, возьми себя в руки, Пауль. А то, когда она приезжает, мы сразу ссоримся.
Папа нахмурил лоб.
— Ты всё же должна помнить, что это не мои родственники, а твои. Паулетта — твоя родная тётушка, а не моя. А если у неё такие отсталые взгляды, то я не намерен молчать.
«Хорошенькое начало», — подумал я.
Наконец тётушка Паулетта приехала. Сперва всё шло хорошо.
— Ну как вы здесь живёте? Плохо, да? — спросила она, улыбаясь, и сразу вытащила большой пакет маргарина из сумки. — У вас, бедненьких, этого нет, так вот я вам в подарок и привезла.
— Дорогая тётушка Паулетта, — очень спокойно сказал папа. — Ты для нас гость желанный, но, должен признаться, никакого представления о том, что происходит в мире, ты не имеешь.
Мама уже стала хмуриться, а папа ей говорит:
— Луиза, принеси, пожалуйста, из кухни большую банку с маргарином да заодно прихвати горшки со смальцем и маслом. Пусть тётушка Паулетта убедится.
И тётушка Паулетта убедилась. Она сказала:
— Ну, если так… А уж для маленького Альфи я такое привезла, чего у вас наверняка нет. — И она достала небольшую коробочку — раза в два больше спичечной. — Вот тебе, Альфи, жевательная резинка. Настоящая американская!
— Ещё что придумала! — сказал папа. — Не нужны нам эти американские штучки! Альфи себе только скулы свихнёт.
Но я поскорее спрятал подарочек в карман.
Я пошёл в уборную и там стал рассматривать коробочку. На ней было написано: «Баббл-гам». Мировое название! Я достал одну лепёшечку. Сладенькая! По вкусу здорово похожа на наши мятные лепёшки, только очень скоро кончилась сахарная пудра. И когда я обсосал четвёртую лепёшечку, то подумал: «Одно враньё! Надо всё это выкинуть!»
В столовой папа и тётушка Паулетта спорили о квартирной плате.
— Боже мой! — говорила тётушка. — Вы себе тут и представить не можете, какие у нас красивые квартиры!
— Вот как? — сказал папа. — А сколько вам за это платить приходится?
