Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

Ломовой.

ПОТЕХИН. Это она? Но здесь не молодая женщина, скорее еще девушка.

МОРЕВ. И в полном цвету, какой женщине уже не быть, пусть она прекрасней, но иначе.

ПОТЕХИН. И лицо не прорисовано.

МОРЕВ. Нарочно. Это она. И не она. Создается удивительное впечатление, когда вольно или невольно наглядевшись на портрет дамы в роскошном платье в гостиной, входишь в мансарду, где, привлеченный обнаженной моделью, узнаешь в ней ту, но моложе, простодушней, с затаенной тенью смущения и стыда, что она из гордости не обнаруживает, как желание прельстить собою.

ПОТЕХИН. Нет, это не госпожа Ломова.

МОРЕВ. Тут возникает загадка. Над портретом госпожи Ломовой Смолин работал в 1909-1910 годах. Вскоре после ее приезда в Петербург и замужества. Тут целая история...

ПОТЕХИН. Прошу вас остаться на ужин. (Он повел художника вниз.) Тогда вы и поведаете нам обо всем. А пока не хотите ли выпить и закусить, по русскому обычаю?

МОРЕВ. Охотно.

В просторном вестибюле показался Назимов, который и составил компанию художнику, а Потехин, заговорив по мобильнику, ушел к себе в кабинет.

К дому подъехала иномарка. Назимов заторопился к выходу, с ним вышел в сад и Морев. Из машины вышла Полина.

СТАС. Павел Морев, художник.

ПОЛИНА (протягивая руку). Здравствуйте!

Полина в костюме светло-серого цвета, казалось, ничем непримечательном, как и ее лицо, но пиджак подчеркивал ее плечи с их хрупким и нежным изяществом столь неожиданно, что Морев рассмеялся.

ПОЛИНА. Что?

Взглянула дружелюбно, будто они не только что познакомились, а давно знают друг друга.

МОРЕВ. Это дизайн или у вас такие плечи?

Художник рассматривал ее с ног до головы, будто собирался писать ее портрет. Полина его так и поняла и с неуловимыми движениями, исполненными изящества, сняла пиджак - не то, чтобы показаться ему в кофте, а входя в дом и не теряя ни минуты переодеться. В дверях однако не преминула оглянуться, словно желая узнать, удостоверился ли он в том, что его занимает: это дизайн или у нее такие плечи? Взгляды их встретились: он явно любовался ею. Боже!

Назимов качает головой.

Столовая в вечерних сумерках. Полина зажигает свечи. Входят Потехин и Морев.

ПОТЕХИН. Кто у нас еще будет?

ПОЛИНА. Стас и садовник.

МОРЕВ. Садовник?

ПОЛИНА. Он доктор наук, он профессор, я знаю.

Полина повела плечом, что же делать, мол, если он у нас садовник.

МОРЕВ. Да, да, профессор, который нуждается в дополнительном заработке… После  долгой болезни жены и ее смерти, он остался один с тремя детьми школьного возраста, - и тут эта работа в оранжерее и саду явилась, конечно, благом для него. Ему здесь, когда нужно, помогают его дети.

Тут вошли Стас и садовник Коробов, худой, высокого роста, с тонкими чертами лица, с щетиной черной бородки и бакенбардов, в которых проступали седеющие иглы, а на голове же мягкие, каштанового цвета волосы, слегка вьющиеся; черные глаза, - смолоду был, верно, красавцем, но теперь он горбился, исхудал, постарел от испытаний, к которым был явно не готов, всем щедро наделенный природой.

МОРЕВ. Должен сказать, в начале XX века в свечах не видели никакой романтики, как в газовых фонарях, тускло освещавших улицы. Настоящей романтикой веяло и сияло от электричества. А также от трамваев, заменивших конку, от автомобилей и аэропланов.

КОРОБОВ. И уж, конечно, от синема.

МОРЕВ. Восприимчивость к явлениям природы, жизни и искусства была обострена до крайности, до болезненности и мистики; острое чувство красоты - до уродства и юродства. Все наивно, блистательно и таинственно до восторга и жути, что нашло воплощение в стиле модерн - и в архитектуре, - здесь вы совершенно в серцевине этого стиля, - и в живописи, и в театре...

КОРОБОВ. Хорошо сказано. В сердцевине стиля модерн!

Полина и Потехин, переглянувшись, тоже рассмеялись. Полина была в легком платье без рукавов, точно нарочно для художника, плечи как плечи, что он в них нашел. Или все-таки дизайн?

МОРЕВ. Евгения Васильевна родилась в богатой купеческой семье в Москве, училась в гимназии и приехала в столицу к тетушке графине, чтобы выезжать в свет... Но тут выяснилось, что графиня, обобранная и покинутая его сиятельством картежником и шулером, не имела доступа в высший свет, где Евгения хотела явиться в ослепительном блеске парижских нарядов. Однако у графини была ложа, и Евгения показалась в театре, где ее появление мало кто заметил, кроме одного молодого человека, которого она хорошо знала еще в Москве...

В гостиную в сиянии белой ночи входят Ломов и Евгения, они словно осваиваются в новом доме, в пантомиме проступает характер взаимоотношений между ними.

ПОЛИНА. Это был Ломов?

МОРЕВ (кивнув). У Ломова с Евгенией была предыстория: еще будучи учащимся Московского училища живописи, ваяния и зодчества и проживая в доме купца Колесникова, дальнего родственника, он был влюблен в Евгению и был вынужден, не без скандала, съехать и поселиться в гостинице. Еще первый его дом строился, он уже нашел заказ в столице, переживающей строительную лихорадку. Это был настоящий Клондайк для архитекторов, и Ломов с головой ушел в работу.

ПОТЕХИН. Как это похоже на наше время!

МОРЕВ. Архитектура как искусство вряд ли присутствует в современных зданиях. Стиль модерн в контурах зданий, весьма причудливых, в материалах, с использованием камня, в украшениях с мотивами флоры и фауны быстро оформился и требовал лишь неожиданных вариаций. Небольшие особняки и высокие доходные дома росли, как грибы, и самой изощренной конфигурации окон, балконов, верха с башенками и куполами, что отдавало готикой и барокко, с витражами и колоннами, только посвященными не богам и властителям, а человечеству, как выражались встарь, то есть общей массе людей. В этом ощущалась человечность, что находило выражение в физиономии дома и в его убранстве, так что дом становился как бы портретом архитектора или владельца.

КОРОБОВ. Да, в домах в стиле модерн нередко проступает физиономия живого создания!

МОРЕВ. Но вернемся к Ломову, который за несколько лет сделался весьма состоятельным человеком. Он уже подумывал о строительстве собственного дома, рисуя его для души, и в это-то время судьба снова свела его с Евгенией Васильевной. Казалось, она совсем не изменилась, стала лишь более полнокровной, чем старшеклассница-гимназистка, а он раздался в плечах, слегка располнел, череп и челюсти налились силой, на ровном поле щек румянец, что называется мужчина в самом соку. И Евгения, я думаю, не устояла на этот раз, не видя вокруг себя титулованных особ. Тетушке графине предстояло уломать брата выдать дочь за Ломова. Но решающим аргументом послужил этот дом, который начал строить архитектор для себя и чему весьма удивился Василий Иванович Колесников, оказывается, малый не промах!