пожалеть даже полицая, если он был крестьянином-бедняком, а зажиточных хозяев они грабили и порой уничтожали, даже если они не совершали каких-то враждебных красным поступков. Бандеровцы в аналогичной ситуации оценивали людей не только по шкале политической активности, но и по происхождению: при прочих равных условиях бойцы УПА могли пожалеть украинца, даже схидняка, а русского[1418] или еврея — убить.
Красные партизаны выделялись вспышками массового террора против представителей этнических групп, идентичных самим советским партизанам. УПА не вырезала украинских деревень, подобные действия АК в отношении польских сел непредставимы. Красные партизаны Украины, которые в большинстве своем были украинцами, напротив, нередко уничтожали волынские украинские села, иногда — вместе с населением. Ключевая роль НКВД как основного организатора зафронтовой борьбы в первый год войны придала советским партизанским формированиям определенный репрессивный заряд. Можно упомянуть и подспудное влияние на сознание граждан СССР в 1917–1941 гг. коммунистической идеологии.
Более широкая панорама советского партизанского террора демонстрирует на первый взгляд странную картину. До настоящего момента науке не известен ни один факт уничтожения красными какого- либо «полицейского» села восточной или центральной Украины. Красные уничтожали чуждые им «националистические» населенные пункты Западной Украины. В этом было их отличие от советских партизан Белоруссии, в ходе карательных действий охотно превращавших в пепел и белорусские «полицейские» села[1419]. Как ни парадоксально, но в изобилующей партизанскими отрядами Белоруссии советские партизаны были не до конца «своими»[1420]. В этом было их отличие от партизан УШПД, являвшихся плотью от плоти центральных и восточных областей УССР. В лесах Белоруссии в 1941–1942 гг. оказалось большое количество окруженцев и беглых военнопленных, никак не связанных с «оседлым» населением. Эти отряды были хуже, чем украинские партизаны контролируемы Центром, а иногда вообще им не управлялись. Кроме того, в связи с довольно ощутимой партизанской угрозой немцы чаще проводили в Белоруссии антипартизанские операции и связанные с ними репрессии против мирного населения, что находило отражение и на психологическом состоянии жителей лесов и болот. Необходимо также учитывать, что менталитет белорусов в целом более традиционен, чем украинцев. Поэтому в БССР даже местные отряды чаще, чем в УССР, применяли к довоенным соседям-белорусам принцип коллективной ответственности. Кроме того, в Западной Белоруссии, помимо истребления «полицейских» деревень, имело место уничтожение красными в 1943–1944 гг. связанных с Армией Крайовой польских сел.
Масштабность репрессивных действий партизан вредила даже самому коммунистическому режиму, в том числе в Восточной Украине.
Приведем отрывок из «Дополнительного приказа о борьбе с партизанами» по 52-му корпусу Вермахта от 17 ноября 1941 г.: «Привлечение местных [жителей] на свою сторону облегчается благодаря чинимому партизанами террору. Этот момент следует использовать»[1421]. В Западной Украине репрессии красных были еще более брутальными. По словам начальника Каменец- Подольского штаба партизанского движения Степана Олексенко, «партизаны часто к селам Западной Украины подходили шаблонно: “А, националисты, бульбаки, банде-ровцы — бей, кроши!”… Были случаи, когда партизаны сжигали села… Конечно, такие действия отталкивали народ от нас и приближали к националистам, к “своим хлопцам”»[1422].
Помимо террора, который вели советские формирования, на население обрушивался куда более масштабный нацистский террор, который провоцировали сталинские партизаны. У последних не было стремления как-то минимизировать репрессии противника. В директивных же документах ОУН-УПА красной нитью проходят указания о том, чтобы повстанческие командиры по возможности не проводили операций рядом с украинскими населенными пунктами. Для того, чтобы не подставить польское население под гитлеровский террор, в АК вообще была принята «Доктрина ограниченного действия», принесшая на антинемецком фронте столь же ограниченный результат. (При этом офицеры АК еще с конца 1942 г. охотно провоцировали гитлеровский террор против украинцев[1423], а бандеровцы — против по-ляков[1424].) Красные же партизаны воевали, не обращая внимания на то, что вследствие их поступков немцами будут уничтожены мирные жители — украинцы, русские, поляки и т. д. — без разбора. Более того, наличествовал умысел, вызванный горячим желанием зафронтовых руководящих центров вбить клин между оккупационной администрацией и мирным населением, а также свойственное советской системе пренебрежение к человеческой жизни. Чаяния руководства партизан в общем воплотились в жизнь. По словам немецкого историка Клауса Йохена Арнольда, «во время операции “Барбаросса” Вермахт столкнулся с безоглядной партизанской войной, которая вела к ожесточению оккупационной политики»[1425]. Неслучайно наиболее жестоко в обращении с мирным населением Вермахт проявил себя в СССР, а также в Югославии и Греции — там, где немецкая армия противодействовала коммунистической партизанской войне.
Провоцируя нацистский террор, красные партизаны не ставили перед собой задачи оборонять мирное население оккупированных территорий от репрессий — будь то совершенные в ходе антипарти-занской борьбы карательные акции нацистов, планомерное истребление ими евреев и цыган, или же, например, убийства поляков бандеровцами. Таких директив Центр не давал вообще. Операции по защите деревень были редкой инициативой отдельных местных партизанских командиров, подавляющее же большинство красных вожаков, как и УШПД, интересовало только количество подорванных поездов, убитых немцев или точность развединформации. Наоборот, в УПА защита сельских жителей была приоритетом. Системным показателем в этом случае являлось наличие развернутой ОУН сети «самооборонных кустовых отрядов».
Американский исследователь Кеннет Слепьян правильно определил то, что до сих пор, с легкой руки товарища Сталина, по инерции называется «советским партизанским движением»: «В других странах оккупированной Европы движение Сопротивления изначально развивалось более или менее спонтанно и без значительной формализованной поддержки институциональной или государственной. В Советском Союзе наоборот — с самого начала созданием, организацией и руководством партизанами занимались государственные учреждения»[1426]. Следует завершить мысль: речь идет не о двух аналогичных явлениях, разных по форме, а о двух разных по сути явлениях, но при этом иллюзорно похожих.
Связано было это различие с тем, что красные партизаны были не повстанцами (инсургентами), а коммандос (диверсантами, разведчиками и террористами). При этом устоявшееся представление о спецназовце не очень-то вяжется с видом крестьянского паренька в драной овчине и треухе набекрень, вооруженного ржавой винтовкой Мосина. Но внешность обманчива, а уровень военной подготовки в данном случае является не определяющей чертой, а издержкой массовости. Разумеется, количество и квалификация красных партизан противоречат духу спецподразделений, но принципы создания этих формирований, особенности комплектования и функционирования свидетельствуют о том, что по содержанию это были советские коммандос.
Сущностное различие между двумя названными типами вооруженных формирований видно уже из названий. Повстанцы (инсургенты) появляются вследствие резкого недовольства жителей господствующим режимом, и в значительной степени действуют сообразно непосредственным, т. е. сиюминутным интересам и желаниям местного населения. Спецназ же, наоборот, изначально посылается за линию фронта или — что в рассмотренном случае происходило чаще — оставляется в тылу противника силовыми структурами государства и действует в интересах последних. Отряды коммандос могут встречать противодействие местных жителей, или, наоборот, пользоваться их широкой поддержкой, население может мобилизовываться или вступать в ряды диверсантов, но последние не меняют от этого своей природы: они исполняют волю армейского командования, не особо обращая внимание на судьбу тех людей, которые находятся рядом с ними в повседневной жизни. Не случайно партизаны Ковпака и Сабурова, да и они сами во внутренней документации и в разговорах с мирными жителями постоянно называли себя «армейской частью, действующей в тылу противника».
В определенном смысле сталинские партизаны вообще не были партизанами. Следует также вспомнить, что слово «партизан» происходит от французского слова «приверженец», т. е. сторонник
