не должен ходить к женщинам по личным делам. Если он идет к женщинам по организационным делам, то должен брать с собой свидетеля… Мужчина, которого деморализует женщина, будет наказан понижением в должности»[1436]. У красных же командиров наличие любовниц («ППЖ»), иногда сразу нескольких, было общепринятой нормой. Сексуального насилия против украинского населения в УПА, в отличие от советских отрядов, вообще не было. Ко всем уже названным причинам различий можно добавить еще одну небольшую деталь — в АК и УПА служили христиане, а не атеисты, как в советских отрядах. И традиционная и официальная христианская этика допускает убийство в качестве крайней меры; к пьянству же и разврату в христианских церквях выработано однозначно негативное отношение. Любопытно отметить, что курение было столь распространено в среде красных, что табак входил в перечень поставок УШПД. У бандеровцев же существовал тотальный запрет на курение.
Помимо названных внешних дисциплинарных нарушений, в советских партизанских отрядах было большое количество внутренних конфликтов. Михаил Наумов считал «отсталость руководства» важной причиной неудач борьбы в тылу Вермахта: «Все партизанские соединения и отряды Украины сосредоточены вместе, а действуют порознь. Склочничают, никакого взаимодействия, ни дисциплины, ни согласованности, бесконтрольность, безответственность»[1437]. Это было следствием одной из существенных особенностей советских партизан — их безыдейности, что вело к отсутствию спаянности. Если личные усилия не подчинены общей цели, то на поверхность выходит себялюбие, эгоизм и другие черты характера, провоцирующие ссоры в коллективе. Сталинские партизаны клялись в любви к «вождю народов», но не были убежденными сталинистами и марксистами. Этого совершенно не могли понять нацисты. Они ошибочно принимали царившую среди партизан вполне закономерную ненависть к наглым, злым и надменным захватчикам, сочетавшуюся с лояльностью к советской сверхдержаве, за проявление исступленного большевизма.
Самое главное отличие между УПА и советскими партизанскими формированиями заключалось в принципе организации этих военнополитических структур.
Советская партизанская борьба не была ни широким движением народных масс, поднявшим восстание в ответ на действия ненавистного режима, ни инициативой сплоченной группы политических единомышленников. Коммунистические партизанские структуры создавались по приказу сверху, функционировали по приказу начальства, и по приказу «ответственных товарищей» были распущены. Административно-командная система являлась сутью советского партизанского аппарата, начиная от Сталина и вплоть до командира отделения. Поэтому деятельность советских партизан (да и саму совокупность партизанских формирований) не совсем корректно называть «партизанским движением». Не называется же «движением» комплектование очередной дивизии Красной армии, массовое создание колхозов или учреждение какого-либо наркомата — несмотря на то, что при этом огромное количество людей активно перемещалось по территории СССР.
В связи с этим ловкой пропагандистской находкой сталинских функционеров являлось название штабов, руководивших партизанскими формированиями:
Не совсем корректно называть советскую партизанскую борьбу и сопротивлением: отряды были сформированы еще до прихода немцев, т. е. тогда, когда сопротивляться было еще некому.
Люди в большинстве своем шли в партизанские отряды не добровольно, а либо по мобилизации, либо под давлением угрожающих жизни обстоятельств. Реальных добровольцев в советских партизанах было меньшинство. Важнее всего было то, что, в отличие от УПА, командный состав партизанских соединений также комплектовался по принудительному принципу. Рядовой состав советских отрядов вообще набирался как попало и из кого попало.
Системообразующим звеном в УПА, напротив, были добровольцы, конкретнее — члены ОУН, тоталитарной партии радикальных сторонников украинской самостоятельности. Эти люди еще в мирное время ушли в подполье, занимались терроризмом, шпионажем и другими опасными для жизни и здоровья занятиями. За независимую Украину националисты изначально готовы были умирать, и тем более убивать. Их идеологическая мотивация и сознательный выбор участия в вооруженной борьбе не подлежат сомнению. Испытав давление «снизу», почувствовав резкий рост протестных настроений населения, бандеровцы вышли из подполья. Как писал Петр Вершигора Тимофею Строкачу 27 февраля 1944 г., «на протяжении почти всего 1943 г. Волынь охвачена антинемецким движением, восстанием народа против немцев. Националисты возглавили его.»[1438] Практически весь командный состав УПА составляли члены ОУН[1439], большинство будущих офицеров УПА вступило в партию еще в довоенное время. Рядовые шли в УПА в основном по принудительной мобилизации. Более того, процент насильственно уведенных в лес был в УПА, возможно, даже выше, чем у советских партизан. Здравомыслящие селяне не особо желали поднимать руку на красного тоталитарного гиганта-победителя. Однако поиск и отбор призывников у националистов был далеко не формальным, а проводился через низовые структуры ОУН — партячейки в селах. Поэтому сотрудники или консультанты бандеровских «военкоматов» лично знали призывников многие годы. Это было хоть какой-то страховкой от проникновения в ряды повстанцев случайных людей. Попадая в отряд, молодые крестьяне оказывались под бдительным и неусыпным руководством своих фанатичных командиров. При этом постоянную идеологическую обработку рядового состава вели националистические политре-ференты, тоже зачастую активисты ОУН еще с довоенных времен. Дополнительному партийному контролю над Повстанческой армией содействовала состоящая из наиболее проверенных националистов бандеровская контрразведка — Служба безопасности (СБ ОУН), руководство которой комплектовалось из националистов с солидным партстажем. Целесообразно привести относящееся к 1945 г. высказывание одного из функционеров ОУН С. Янишевского. Хоть цитата и неточно передает факты, но зато отражает отношение функционеров ОУН и командиров УПА к собственным контрразведчикам: «Много пало у нас героев — как руководителей [ОУН], так и командиров и бойцов [УПА], но в пять раз больше передушили сами себя… Никто теперь из полещуков (жителей Полесья. —
В АК же вообще не было массовых принудительных мобилизаций — и командный состав, которому в 1939–1942 гг. при вербовке никто не угрожал расстрелом, и рядовые шли сражаться в польские националистические формирования в целом добровольно.
Оказываясь же волей начальства и судеб во вражеском тылу, красные командиры пытались по возможности обеспечить для себя «комфортные» условия выполнения поставленных задач, сквозь пальцы смотря на такие же устремления своих подчиненных. В книге, опубликованной от имени генерала ГРУ Виталия Никольского, утверждается: «Различного состава, и количественного, и качественного, были группы [партизан], выходившие из тыла, но при всех условиях в лучшую сторону по дисциплине и организованности выделялись подразделения и даже целые партизанские части, которыми командовали офицеры разведки»[1441]. Дело обстояло как раз наоборот. Даже из общего числа советских партизан наиболее «веселой» жизнью, оборачивавшейся слезами для местного населения, отличались разросшиеся до размеров партизанских отрядов группы ГРУ (с весны 1943 г. — РУ ГШ КА) и 4-го управления НКВД-НКГБ[1442]. Связано это было не с какой-то по-особому злой волей начальников этих ведомств — И. Ильичева, Ф. Кузнецова и П. Судоплатова. Дело было в задачах этих отрядов, т. е. приоритетной концентрации на агентурной разведке и индивидуальном терроре, а львиную долю подготовительных мероприятий к теракту составляет все та же агентурная разведка. Как отмечали по итогам войны представители разведывательного отдела УШПД, «практика показала, что наиболее ценные разведданные могут дать отряды, имеющие своей непосредственной задачей только ведение разведки»[1443]. Это означало, что, если подчиненные штабов партизанского движения по долгу службы обязаны были постоянно что-то поджигать, взрывать, в кого-то стрелять, то их коллегам из двух других ведомств, наоборот, боевая и диверсионная активность была противопоказана. Она отнимала силы от выполнения
