— Говорят, кто-то из своих же предал, — продолжал заседатель. — Гимназисты какие-то замешаны, попечитель гимназии…
— Н-да, дела, — с трудом выговорил Нестеров, и а мозгу застучало: «Красовская! Красовская!» На миг он представил желтое ландо, циркового джигита Каюмова, и почувствовал, что дышать ему больше тут нечем, надо выйти на улицу.
— Коллега, вы-то чего ради расстроились? — удивился заседатель. — Ловить их надо и судить всех до единого! Ни в позапрошлом, ни в прошлом году не было у нас прокламаций, а в этом — беда, аж страх берет! К черту жалость!
— Себя пожалейте, — бросил на ходу Нестеров и спустился с крыльца.
Он зашагал по тротуару, с трудом находя в себе силы, чтобы успокоиться. Вновь перед ним всплыло желтое ландо, Тамара и ее друг. «А если не Красовская?» Нестеров перебрал в памяти всех, кто участвовал ночью в распространении прокламаций, но не нашел никого, кто был бы способен на предательство, и опять вернулся к желтому ландо и наезднику. «Легкомыслие — хуже предательства… Если джигит даже заподозрил что-то неладное — и этого достаточно для раскрытия тайны… Черт меня угораздил! — тотчас выругал он самого себя. — Ведь это я сам навязал ей идейку воспользоваться каретой аульного арчина!». Нестерову нестерпимо захотелось поскорее узнать все подробности ареста Людвига. Но как?
Словно оглушенный, ходил он по закоулкам возле вокзала. «Она, только она!» — твердо решил он. И тут он увидел Тамару, возвращавшуюся из гимназии. Не окликая девушку, он пошел следом за ней, и так дошел до ее дома. Лишь когда она отворила калитку, позвал:
— Красовская, постой.
— Иван Николаевич, дорогой! Беда-то какая! Заходите ко мне, — обернувшись, со слезами в голосе заговорила Тамара.
— Мадам твоя дома?
— Нет… Она же торговка…
Они вошли в дом.
— Что тебе известно об аресте Людвига?
— Иван Николаевич, беда-то какая! Его и Ксану арестовали ночью. Кто-то предал.
— Кто именно? — И тут же продолжил: — Я подозреваю твоего джигита, Ратха Каюмова. Вчера он ездил с тобой, и ты, наверняка, посвятила его в суть нашей операции.
— Иван Нестерович, но Ратх честный и преданный нам человек!
— Я спрашиваю: знает ли джигит о нашем деле? — жестко выговаривая каждое слово, спросил Нестеров.
— Да, Иван Николаевич, знает, — растерянно созналась Тамара. — Но я ручаюсь за него собственной жизнью! — тут же твердо выговорила она.
— Слушай, Красовская, — сурово проговорил Нестеров, — то, что ты сделала, у меня не укладывается в голове. Будешь держать ответ перед эсдеками. А что касается джигита… Если он предал, то пусть пощады не просит.
Нестеров тяжело вздохнул, запахнул полы кожанки и вышел во двор. Тамара сдвинула занавеску и, прильнув к окну, посмотрела ему вслед. «Ратх — предатель? Не может этого быть… Никогда не поверю!». Она отошла от окна и заходила по комнате. «Нет, нет, не он… Но кто же тогда? Ведь ни одна живая душа, кроме своих, проверенных людей, не знала о распространении прокламаций. Что же делать?»
Успокоившись немного, она все же решила навестить Ратха и поговорить с ним.
Тамара захлопнула дверь дома, сунула ключ в карман и заспешила через железнодорожные пути к вокзалу. Пройдя по перрону, вышла на площадь и направивлась в сторону туркменского аула.
Вскоре она уже шагала по тесной улочке, сдавленной с двух сторон глинобитными дувалами и стенами кибиток. Во дворах виднелись оголенные урюковые деревья и кряжистые тутовники. Блеяли овцы или козы. Тамара шла, не выпуская из поля зрения купол мечети. Рядом с ней должно быть подворье Каюмовых. Ратх говорил ей, где они живут. И о приметах сказал: большие деревянные ворота, и на калитке синий почтовый ящик. По этим приметам и отыскала девушка двор аульного арчина. Тамара осмотрелась: нет ли кого поблизости, кто бы мог позвать Ратха? Но переулок был пуст. Оставалось единственное: постучать в калитку. Так она и сделала. Тотчас во дворе залаяла собака, затем послышались голоса. Старшая жена Каюм-сердара приоткрыла калитку, при виде русской барышни тотчас отступила назад.
— Кому тибэ, урус?
— Ратха мне, бабушка.
— Вий! — удивленно вскрикнула старуха и удалилась.
И опять до Красовской донеслись женские голоса. По их интонации она догадалась, что ее, наверняка, осуждают. Так оно и было. Нартач-ханым, знавшая, что младшенький Ратх знается с гимназистами, дала волю своему красноречию. «Виданное ли дело, — говорила она своим собеседницам. — Появилась без стыда, без совести, с открытым лицом и потребовала нашего сына! Ох, горе, горе мне! Сначала татарку в дом взяли, а теперь русская сама в дом лезет!»
Сыну о приходе русской барышни сообщить она не успела. Ратх догадался, что пришли к нему. Он вышел к Тамаре улыбающийся и в то же время смущенный упреками женщин.
— Не обращай на них внимания, — успокоил девушку, — Здравствуй… Не думал, что это ты…
— Ратх, мне с тобой надо поговорить. Давай отойдем подальше, чтобы никто не слышал.
— С тобой хоть куда, Тамарочка.
— Ратх, нас предали. Стабровские, Хачиянц и Егоров арестованы.
Произнеся эти роковые слова, она заглянула парню в глаза, надеясь увидеть в них смятение, страх и еще что-нибудь такое, чем бы выдал себя Ратх. Но глаза его лишь удивленно расширились, и он неуверенно спросил:
— Кто предал?
— В деле участвовали верные, проверенные люди, — отозвалась с тяжким вздохом девушка. — Все свои. Подозрение пало на тебя.
Выговорив эти горькие слова, Тамара опустила голову, совершенно уверенная в том, что предал не Ратх. А он как-то странно ойкнул, словно сраженный пулей, потом растянул губы в брезгливой улыбке и глухо спросил:
— Ты долго думала?
— Ратх, пойми меня. Все до единого были наши. Ратх, может быть ты нечаянно сказал что-нибудь лишнее своему старшему брату или Аману?
— Нет, Тома джан, — зло и слишком четко выговорил он, словно за этой короткой фразой должен был последовать удар.
Сердце у Тамары похолодело. Невольно она отступила от него. А он еще четче произнес;
— Значит, Ратх — предатель! Значит, все хорошие, а один Ратх — последний человек?
— Не горячись, Ратх, — испуганно попросила Тамара. — И не думай, что мне легче твоего.
Тамара замолкла, потому что судороги в горле сковали ее голос и дыхание. Ратх тоже молчал. Наконец он встрепенулся и гордо произнес:
— Запомни, Ратх никого никогда не предавал и не предаст. Но тебя я презираю… поняла? Презираю! — еще злее выпалил он, повернулся и зашагал к дому.
Поезд через Асхабад проходил вечером: время самое удобное. Нестеров сел в общий вагон. В Кизыл-Ар-ват приехал перед рассветом. Темень — хоть глаз коли. Только на станции два тусклых фонаря. Да через дорогу, возле железнодорожных мастерских фонарь. Обошел паровоз спереди, зашагал через пути к мастерским. Пройдя вдоль длинной кирпичной стены, вышел на узкую улочку и вскоре отыскал барак, в котором жил Батраков.
Это был барак времен Скобелева. В годы присоединения Туркмении к России в нем квартировали штабные офицеры и медперсонал военного госпиталя. Госпиталь ныне размещался в расположении войск гарнизона. Старое здание госпиталя, рухнувшее наполовину в последнее землетрясение, было восстановлено рабочими железнодорожных мастерских, и в нем размещался приемный покой. Попросту его называли «рабочей больницей». Заведывала ею жена Батракова, Надежда Сергеевна. Лечила простуду, делала прививки против заразных болезней. И лишь в особо исключительных случаях, когда требовалось
