знаете: она уже содержалась в застенке… Ну, будьте спокойны, и отдыхайте. Я еще приду не раз.
В конце июля, поздно ночью, из кибитки бахши вышли трое в туркменских халатах и тельпеках. Кертык-бахши нес хурджун и дутар, Нестеров шел с гиджаком, а Ратх с мешком на плече. С Батраковым, Надеждой Сергеевной и доктором Красовским отъезжающие простились немного раньше, чтобы на перроне не вызвать лишних подозрений. Дождавшись поезда, они сели в. жесткий вагон и поехали в сторону Ташкента. Кертык-бахши взялся проводить Нестерова и Ратха до Чарджуя. Если спросят в дороге, кто они и куда едут, ответ был приготовлен заранее: «Едем на той в Чарджуй к одному знатному хану».
Утром, когда миновали Асхабад и Ратх до слез разволновался, понимая, что покидает родные места, может быть, навсегда, Нестеров посоветовал ему:
— Напиши несколько слов отцу, сбросишь письмо в Теджене. Напиши, что едешь в Москву. Когда все утихнет — вернешься.
Ратх так и сделал. Взяв листок бумаги у кондуктора, он написал простым карандашом:
«Отец Каюм-сердар, пишу тебе я — Ратх, твой сын». Хочу сообщить тебе, что Черкезхай погиб в песках и похоронен по обычаю. Аман — жив. Он спас Галию, и об этом он тебе когда-нибудь расскажет сам. Я уезжаю совсем. Я навсегда подружился с людьми, которых ты называешь босяками…»
