— Сын паршивой овцы… Предатель из предателей,
— злобно проговорил Алты-ага, презрительно глядя на своего подпаска. — Не будет тебе места на земле. Я удавлю тебя собственными руками!
Но чабан перестарался в своей ненависти. Слова его взбесили штабс-капитана. Обернувшись, он замахнулся на старика и в бешенстве два раза выстрелил в него. Две женщины тотчас выбежали из кибитки и бросились к мертвому. Заплакал подпасок, охваченный горем и страхом. Черкезхан ткнул его дулом револьвера в спину и проговорил:
— Веди и покажи нам место, где прячутся городские, или я тебе всажу пулю в спину!
Джунейд — это райское местечко известно было лишь немногим. Находились оно в двадцати верстах от караванной дороги, и сюда почти никто не заглядывал. Даже те, кто слышал о голубом чистом озерце в песках, не стремились к нему. Путешественники из Хивы, едущие в Асхабад, увидев Копетдагские горы, спешили поскорее к ним, и не было смысла сворачивать в сторону, к озеру. А отправляющиеся из Асхабада в Хиву не сворачивали к озерцу, поскольку не было смысла делать остановку в самом начале пути. Седельщик, обосновавшийся здесь, жил преспокойно. Путники к нему не заезжали. Седла он возил на базар в Асхабад и продавал там. И время от времени появлявшиеся на Джунейте калтаманы не только не грабили старика, но и защищали его,
Аман и Ратх, спасая Нестерова, предосторожности ради, не стали заезжать к чабанам. Проехали прямо на озеро. Тут помылись после трудного пути, ибо ехали днем, в самую жару. Расположились в черной кибитке седельщика: вынесли из нее вонючие кожи, которыми обтягивал седла хозяин, взбрызнули пол и постелили кошмы. Аман тотчас отправился в другую кибитку, к Галие. После недолгого отдыха сошлись все. вместе и вновь стали думать, что делать дальше. Ясно было, что возвращаться в Асхабад ни братьям, ни тем более Нестерову нельзя: ни через неделю, ни через год. Пока в Асхабаде властвуют монархисты, находиться там опасно. Ехать через всю пустыню, в Хиву, а оттуда на Мангышлак — не менее опасно. В пути, на большой дороге» можно наткнуться на казачий разъезд. Решили выждать: пусть успокоится Косаговский, пусть подумает, что Нестеров уже выбрался из Закаспия. Потом можно будет выйти на какую- нибудь ближайшую станцию, где останавливается поезд, и уехать.
Так, в разговорах, прошло четыре дня. Беглецы окончательно успокоились. И тут приехал Байкара. Увидев Нестерова, насторожился сразу:
— Аман, только не темни, говори прямо: это тот человек, которого хотели повесить?
— А ты что, хотел получить награду за поимку его? — вопросом на вопрос ответил Аман.
— Нет, Аман, — отмахнулся Байкара. — Если это тот человек, то я хотел бы спросить у него, как чувствует себя приговоренный к виселице.
— Странные у тебя желания, — удивился Ратх.
— Странного ничего, циркач, — ответил Байкара. — Махтумкули-хан давно уже распустил слух: «Как поймаю Байкару, сразу повешу по-русски, на столбе». Вот и хочу знать: не тот ли, приговоренный, приехал с вами? Если он, то я должен назвать его своим братом по судьбе.
Все это время, пока Байкара говорил, весело поглядывая на Нестерова, Иван Николаевич внимательно слушал калтамана, стараясь понять, о чем он толкует. И Ратх тотчас перевел. Нестеров усмехнулся:
— Схожесть судеб измеряется не виселицей, Байкара. Английская королева Мария Стюарт и вождь французской революции Робеспьер — оба погибли на эшафоте, но они не были единомышленниками. Мы с тобой, Байкара, тоже по-разному понимаем жизнь. Ты, как мне сказали мои друзья — вольный разбойник пустыни. Грабишь богатых купцов, кормишь свою шайку — этим и ограничивается твоя деятельность. Что касается меня, я состою в партии социал-демократов, в которой сотни тысяч человек. И у нас задача — не грабить и не убивать купцов и капиталистов, а совсем свергнуть их и отдать власть рабочим и крестьянам.
— Да, я слышал о ваших желаниях, — без обиды отозвался Байкара. — Но то, о чем ты говоришь, урус, вы желаете сделать для своих, русских. А мы живем по-своему и расправляемся с богатыми и жадными людьми по-своему. У нас своя революция.
— Это не революция, Байкара, — возразил Нестеров. — Это лишь ее зачаточное проявление. В русской истории много было таких, как ты, добрых разбойников. На прошло время и люди поняли: добрые разбойники не смогут одолеть царя и его многотысячную армию полицейских, казаков, дворян и помещиков. А когда поняли, то пришли к мысли, что нужна единая партия, которая бы защищала интересы бедного народа, боролась бы за его права и в конечном счете свергла насильственный царский строй.
— Иван, вот что я тебе скажу. Как бы не закручивались завитки жизни, Байкара не затеряется в них малой блохой.
— Может быть и не затеряешься, — согласился Нестеров, — если поймешь самую суть. Но пока что ты смотришь на жизнь глазами ребенка. Вот ты мне сказал: «У туркмен своя революция». Туркмены, дескать, сами по себе, объединяться им с русскими бедняками, вроде бы, самим аллахом запрещено. А знаешь ли ты, Байкара, почему туркменские баи и ханы сильнее дехканской бедноты сегодня? Да потому, что они с русскими господами давно объединились против бедняков-туркмен и против русских рабочих. Я приведу тебе лишь один-два примера, и ты поймешь, Байкара, что это так. Например, все ханы Туркмении получают из казны начальника области по триста рублей в год! Триста рублей, понимаешь? А ты задумываешься, за что-им платят такие деньги? А платят им за то, чтобы своих: дехкан усмиряли и подчиняли русскому падишаху.
Дальше так скажу, Байкара. Видел ли ты, чтобы крупные события в области проходили без участия туркменских ханов, баев и ишанов? Нет, такого не бывает. Начальник области никогда не забудет о них, потому что это его опора! И вот, когда они сходятся, то кричат: «Русских и туркмен водой не разольешь!» А на самом деле, не разольешь генерала и хана, бая и купца, а бедняка-туркмена с бедняком русским пока что разлить можно. И они, эти баи и генералы, не дают нам объединиться. Ты понимаешь это, Байкара? Основная политика царской власти в Туркмении — не дать беднякам-дехканам соединиться с российским пролетариатом. И вот что получается… Получается, Байкара, что ты, вместо того, чтобы бороться с царской политикой, вольно и невольно способствуешь ей, не признавая русских пролетариев!
Байкара слушал очень внимательно. И раздумывал долго. Компания уже заговорила о другом, а он все думал над сказанными словами русского революционера Наконец проговорил:
— Ладно, Иван, я хорошо запомню то, что ты сказал. Но ты прости нас, мы не такие грамотные, как вы, русские. Были бы грамотными, давно бы сами догадались. Скажи, какая помощь тебе нужна? Байкара все для тебя сделает.
— Нужна помощь, Байкара, — проговорил Нестеров. — Очень нужна… Ты знаешь Арама Асриянца?
— Ты говоришь о главаре армян? — уточнил Байкара.
— Да, о нем… Он пока в Асхабаде, но через несколько дней уедет. Надо успеть передать ему записку. Если я попрошу тебя, ты сделаешь это?
— Иван, ему передадут мои люди. Его все знают. Давай записку, — сказал Байкара.
— Я сейчас напишу! — заторопился Нестеров: оторвал от старого письма чистый неисписанный клочок и написал: «Милая Ариль! Я жив и здоров, жди меня в Шуше!» — Вот, Байкара, пошли сегодня же человека к Асриянцу. Если Арам получит ее, я весь век не забуду эту услугу.
Трое джигитов собрались в путь и, выехав, тотчас скрылись за барханами. Проводив их, Байкара вернулся в кибитку.
Пока мужчины вели беседу в кибитке, женщины стояли у казана, подбрасывали в огонь стебли сухого камыша и любовались малышом Амана, которого держала на руках Галия. Мальчику уже исполнилось полгода, он лепетал бессвязно, и это доставляло радость матери, а старуху — жену седельщика — забавляло.
— Царские! Царские едут! — послышался вдруг детский крик.
Женщины оглянулись и увидели всадников, едущих по берегу озера. Обе вскрикнули и заспешили в кибитку, к мужчинам.
— Аман, — проговорила испуганно Галия. — Царские военные едут.
Все, кто был в кибитке, сразу схватились за оружие и вскочили с кошмы. Аман хотел выйти наружу,
