— Это я беспощаден! Да вы что, штабс-капитан? — засмеялся Ораз-сердар. — Я докажу, что это не так, причем сейчас же. Выпрягайте одну лошадь из моего тарантаса, запрягайте в ландо и поезжайте домой. Лошадь потом приведете в канцелярию. А что касается «беспощадности», то замечу вам: всякие деяния на пользу государя и отечества не подходят к этому слову.
— Спасибо, господин майор. Вы, конечно, правы.
— Ну, вот видите!
Спустя некоторое время офицеры возвратились в асхабадский аул и рассказали о случившемся Каюм-сердару.
Поиски Нестерова продолжались уже третий день. На ноги была поставлена вся полиция города и приданные ей группы конных казаков. Ищейки беспардонно врывались в армянские дворы на Нефтоновской и Чехова, где, по предположениям, мог спрятаться бежавший преступник, лезли в сараи и погреба в рабочей слободке, за железной дорогой. Заодно произвели обыск в квартирах Вахнина, Шелапутова и слесаря Гусева, которые тоже бежали из города.
Приезжая на службу, генерал Косаговский каждое утро, войдя в кабинет и вызвав Жалковского, спрашивал о результатах розыска, качал головой, затем останавливался у окна и с сожалением говорил, глядя на виселицу:
— Боже ж мой, неужели эта глаголица так и не испытает смертный груз? Неужели так и будет стоять, как символ несбывшегося?
— Ваше превосходительство, — говорил Жалков-ский. — Я все-таки склонен думать, что случай кражи лошадей у арчина и бегство революционера — единая цепь. Может, нам отправить в пески отряд казаков?
— В пески? Казаков?! — удивился Косаговский. — Да вы что, генерал! Это же раскаленное пекло, я бы сказал. Казак хорош в чистом ковыльном поле, а в барханах при такой невыносимой жаре сразу скурожится. Да и чего гоняться-то попусту? Пустыня — она вон какая! С юга на север до самого Оренбурга тянется, а с востока — до Каспия. Попробуй-ка найди в ней беглеца. Пока ищите в городе.
Прошло еще три дня, и Косаговский поостыл. Виселицу приказал убрать, но поиски не прекращать. Жал-ковскому сказал самодовольно:
— Я думаю, виселица сделала свое дело. Не будь ее на площади — может быть революционеры еще подумали, бежать им из Асхабада или не надо. А как поняли, что не тому, так другому придется висеть на ней, так все и разбежались. Но жаль, конечно, что не удалось повесить этого частного поверенного… В центре России, по последним сведениям, уже несколько тысяч революционеров вздернуто. Плохо все-таки работаем. Плохо!
Розыск продолжался. И на тумбах всюду висел портрет Нестерова: красивое худощавое лицо, обрамленное бородкой, внимательный строгий взгляд и крепко сжатые губы. Но внимание к нему ослабевало, и уже кое-где портрет был залеплен свежими афишами или содран. И разговоры о беглеце прекратились. Но не переставал о нем думать штабс-капитан Каюмов.
В канцелярии о неполадках в семье Черкезхана уже забыли, а он только еще «созрел», чтобы отвратить от себя эту беду. В один из дней он обратился к Жалковскому:
— Ваше превосходительство, я и мой отец решили обратиться к вам за помощью. Дайте мне в дорогу двух казаков: я поеду в пески и постараюсь разыскать бежавшего преступника. Я не сомневаюсь, что он у чабанов. Его увезли туда мои братья. Их я тоже привезу и сдам вам собственноручно!
— Напрасная затея, господин штабс-капитан, — сказал Жалковский, но в голосе его не было уверенности. — Понимаете, сам начальник области против того, чтобы гоняться за одним преступником по всей Каракумской пустыне. Впрочем, если вам требуется всего два человека, пожалуй, есть смысл поговорить с Косаговский. Потерпите немного, сегодня же я решу этот вопрос.
— Ну что ж, — согласился он, — поезжайте, коли душа зудит. Привезете преступника — получите награду и в звании повысим сразу, а нет… У нас говорят: «На нет и суда нет». Доброго пути вам, штабс- капитан.
Вечером, часа за два до сумерек, Черкезхан отправился в пески, взяв с собой двух конных казаков и кучера Язлы, с нагруженным верблюдом. Язлы бывал у чабанов раньше, знал к ним дорогу. А на верблюда погрузили бочонок с пресной водой, хлеб и жареное мясо.
Ночь застала офицера и его сопровождающих в пятнадцати верстах от города. За спиной растворились очертания Копетдагских гор, над головой засверкали крупные звезды, а из глубины Каракумов повеяло прохладой… И чем глубже погружалась вселенная в ночь, тем холоднее становилось в песках. И жуть наваливалась от непонятных ночных звуков. Казаки, храбрясь, пугали друг друга разными чудовищами из сказок, Черкезхан с Язлы беседовали о том, что надо спешить и успеть добраться до чабанов не позднее завтрашнего полудня. Иначе пригреет солнце, и тогда придется туго— и людям, и лошадям. Привал сделали в час ночи. Дали отдохнуть скакунам, не расседлывая их. Верблюда осадили на брюхо, не снимая поклажи. Сами легли, подстелив шинели, а Язлы — чекмень. В четыре, когда на горизонте засверкала утренняя звезда, отправились дальше. Еще три часа ходу, и вот оно — урочище чабанов: высокие, поросшие саксаулом барханы, а в низине несколько кибиток.
Конечно же, чабаны сразу увидели приближающуюся группу всадников. В пустыне подойти к одиноким кибиткам и быть незамеченным почти невозможно: днем увидят люди, ночью — собаки. Днем безопаснее, поскольку люди успеют разобраться — кто едет, и предпримут соответствующие меры. Ночью же всякий — враг. Черкез об этом хорошо знал и приблизился к кошу, когда развиднелось. Подъезжая, услышали лай собак, затем кто-то из чабанов появился на бархане, а следом еще двое. Язлы удовлетворенно сказал:
— Это Алты-ага со своими. Я узнал его.
— Это хорошо, что у тебя такой зоркий глаз, — похвалил Черкез и предупредил: — Но язык придержи, не хочу, чтобы он у тебя был длинный. Я сам расспрошу обо всем чабана.
Язлы вобрал голову в плечи, и пока здоровались с хозяевами, помалкивал. А Черкезхан, едва поздоровавшись, спросил:
— Ну и чего они хотят сделать с этим русским?
— О каком русском говорите? — не понял Алты-ага.
— Не прикидывайся дураком! — повысил голос Черкезхан. — Русский босяк прячется где-то здесь! И с ним еще двое.
— А кто могли быть эти двое, ваше благородие?
— Братья мои!
— Нет, не было ваших братьев, — отвечал чабан. — Русского тоже не видел.
— Алты-ага, вы почтенный человек, а почему-то врете мне. — Черкезхан вынул револьвер. — Если не скажете, придется пристрелить вас.
— Хан-ага, ваше благородие, не видел я никого, — стоял на своем чабан.
— Ну-ка, казаки, заставьте его говорить правду! — приказал штабс-капитан.
Казаки тотчас выхватили плетки и принялись стегать чабана. Алты-ага бросился было бежать, но его сбили с ног и ударили плетью по лицу.
— Черкез, собачий сын! — взъярился чабан. — Ты чего со мной делаешь?! Ты думаешь, если ты хозяин, тебе все можно. Ну стреляй тогда, сын паршивой овцы, выкормыш Петербурга! Но не было тут твоих братьев, не было!
— Господин офицер, — учтиво вмешался подпасок. — Может, они на Джунейте?
— Где этот Джунейт? — сразу оживился Черкезхан,
— Кто там живет?
— Там седельщик живет.
— Еще кто, ну говори!
— Еще старуха его… и одна беленькая.
— Кто такая — беленькая?
— Городская она, господин офицер.
— О аллах! — воскликнул отчаянно штабс-капитан. — Ты молвишь истину губами вот этого глупого подростка. Значит, все мои предположения сбываются! Казаки, садитесь на коней, поедем к Джунейту. А ты, чолук, иди вперед — покажешь нам это место.
