— Потому что я, выйдя из отеля, обладала почти полной информацией? — спросила Норма. — Чтобы я никому ничего не рассказала и не написала?
— Господин Вестен тоже все слышал, — продолжал объяснять Сондерсен. — Но его прикрывали телохранители, к нему было не подступиться. Во всяком случае, лишь ценой неимоверных усилий — хотя в Берлине это им почти удалось! У вас же, фрау Десмонд, той ночью телохранителей не было. Они решили во что бы то ни стало воспользоваться этим шансом.
— Ну тогда кто-то должен был точно знать, о чем мы говорили в отеле.
— Естественно, — сказал Сондерсен. — Меня мучает один вопрос: каким образом неизвестный, уже трижды звонивший вам, человек с измененным голосом, знает практически все, чем мы занимаемся и где находимся? Вас никогда эта мысль не тревожила?
— Конечно тревожила, — сказала Норма, — но кто это может быть?
— Пока что мы блуждаем в потемках, — развел руками Сондерсен. — Но пойдем дальше! Кто-то, значит, подменил одну из ваших кассет. На забитой машинами стоянке мои люди этого не заметили. Зато заметил кто-то из спецгруппы. Мои сотрудники всегда получают по радио специальный кодированный сигнал, когда нельзя мешать действиям спецгруппы. И вот они услышали сигнал незадолго перед тем, как вы с доктором Барски вышли из отеля. Господин Вестен еще стоял у входа и махал вам вслед.
Тот кивнул в знак согласия.
— Вы, доктор Барски, поехали проводить фрау Десмонд на Паркштрассе через Репербан. Мимо вас промчалась машина.
— Все верно. Я еще возмутилась тогда поведением этого лихача, — сказала Норма.
— Лихач на самом деле был женщиной, — уточнил Сондерсен. — Женщиной, фотографию которой я только что сжег. Той самой, которая преградила вам путь и села в вашу машину, изображая шлюху. Когда она хотела поцеловать вас, господин доктор, вы оттолкнули ее, и при этом она уронила на пол сумку фрау Десмонд, из которой все вывалилось. Женщина, которую вы приняли за шлюху, господин доктор, сложила все обратно в сумку, пока вы силой вытаскивали ее из машины.
— Да, все так и было, — согласилась Норма.
— И при этом она подменила — вторично — кассету в вашем диктофоне.
— Но зачем? С какой целью?
— Потому что в кассете, которую на стоянке перед «Атлантиком» вложили в ваш диктофон, была пластиковая бомба, — сказал Сондерсен. — Ее взорвали бы с помощью дистанционного управления, как только вы остались бы одна. Но молодой женщине удалось подменить кассету со взрывчаткой, и эта возможность была упущена. Тогда к вам подослали Антонио Кавалетти, убийцу из «Генезис два». После чего на следующий день вы как бы выписали себе в нашем присутствии страховой полис — когда вторично позвонил неизвестный и вы сообщили ему, что все свои материалы передали в редакцию и в случае вашей смерти они будут опубликованы.
— Выходит, я была на волосок от гибели, — сказала Норма.
— На тоненький-претоненький волосок, — сказал Сондерсен. — Не окажись шлюха с Репербана, которая вовсе не была шлюхой, столь энергичной и расторопной, вы бы давно лежали на кладбище.
9
И вот Альваро предстал перед своей возлюбленной.
В знак высочайшего уважения и чистоты помыслов он отбросил в сторону саблю и пистолет. И вдруг пистолет выстрелил и попал в старого маркиза, смертельно ранив его. Умирая, тот проклинает свою дочь. Альваро и Леонора в отчаянии. Они пытаются спастись бегством…
Еля сидит между отцом и Нормой с раскрасневшимися щеками и сияющими глазами. Опустился занавес после первого акта «Силы судьбы». По правую руку от Нормы — Алвин Вестен. Сегодня вечером, двадцать восьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года в Гамбургской государственной опере торжественная премьера. Вестен и Барски в смокингах, Норма в зеленом вечернем платье, маленькая девочка — в платье из красного бархата с вышитым золотыми нитками воротничком. За ними тоже в смокингах сидят охранники. По просьбе Вестена Норма купила билеты в первом ряду партера. А он днем рассказал девочке содержание «Силы судьбы», чтобы она разобралась, что к чему.
— Действие оперы происходит в Испании и Италии примерно в тысяча семьсот пятидесятом году. У старика отца красавица дочь. Ее зовут Леонора. А отца зовут маркиз де Калатрава, и он…
— Как его зовут?
— Маркиз де Калатрава.
— Вот смешное имя.
— Калатрава?
— Нет. Маркиз! Я такого имени никогда не слышала.
— Это не имя, Еля. Это, знаешь ли, титул. Дворянский титул. В Италии это что-то вроде нашего маркграфа.
— А, — понятно, — сказала Еля. — И что дальше?
— Его дочь Леонора любит метиса Альваро.
— Опять начинается, — сказала Еля. — Что такое метис, господин Вестен?
— Метис — это человек смешанных кровей.
— А что такое человек смешанных кровей?
— Человек, родители и предки которого — разных рас. В данном случае он — сын белой или индейца или индеанки и белого…
Люди разных кровей, подумал Вестен, я бы мог тебе очень много рассказать на эту тему, маленькая моя девочка. При нацистах были, например, метисы-евреи. Первой и второй степени. В зависимости от того, кто из родителей ариец, а кто еврей и полуеврей. Если отец был арийцем, а мать еврейского происхождения, то отец почти до самого конца войны мог сохранить семью. Если же арийкой была мать, а отец евреем, он ничем семье помочь не мог. Тогда, если он не успел вовремя эмигрировать, отцу суждено было погибнуть. Да и семье тоже. Что касается полукровок, то фюрер хотел однозначно — и бесповоротно — решить их судьбу после «конечной победы». Оставалось как-никак немало важных особ — военных, экономистов, художников, — которые были полукровками и в которых страна какое-то время еще нуждалась…
— Понимаешь, отец заявил, что он никогда не согласится на брак красавицы дочери Леоноры с Альваро…
— С этим метисом? — переспросила Еля.
— …да, чтобы она вышла замуж за метиса Альваро. Ну и как ты думаешь, что они оба сделают?
— Сбегут, — сказала Еля.
— Правильно! Леонора пожелала отцу доброй ночи. Вообще-то она не сказала, а пропела.
— Почему?
— В операх почти все время поют.
— Почему?
— Потому что… На то они и оперы. Я тебе все рассказываю потому, что ты, может быть, не все слова поймешь. Будешь хотя бы знать содержание.
— Да, спасибо. Смешно как-то.
— Что?
— Что люди в операх все время поют. В жизни ведь они не поют все время. Представьте себе, что мы бы с вами начали целый день петь. — Еля весело рассмеялась. И сразу умолкла. — Извините, я не хотела вам нагрубить, господин Вестен.
— Ничего, ты права. Только опера не жизнь, опера — произведение искусства. — «Боже мой, что я несу!» — Ты никогда не бывала в опере?
— Никогда. Ни разу. Я волнуюсь сейчас примерно так, как перед первым полетом. Да, почти так же.
