возражений, распорядился:
— Пора спать!
Лег он первым. Другие, уже давно заснули, а он все ждал, когда его одолеет сон. Задремал, казалось, ненадолго, но, когда очнулся, было уже далеко за полночь. Ему не нужны были часы, чтобы определить время, потому что свет месяца через единственное стеклышко в окне падал ему прямо в лицо. Он лежал, нахмурив лоб, с открытыми глазами, прислушиваясь, как дышит жена.
Потом встал, тихо подошел к окну, открыл его и посмотрел на поле, перерезанное узкой полосой вспаханных борозд. На отшлифованной поверхности плуга поблескивал свет.
Он глубоко вздохнул раз-другой, вернулся назад и, остановившись у постели сына, долго думал, так долго, что со двора потянуло предрассветным холодом. Тогда он приподнял полу куртки, которой был прикрыт Томаш, чтобы увидеть его лицо. Парень неспокойно пошевелился во еле, отбросил в сторону тяжелую руку, стиснул и вновь разжал кулак. Вторая рука лежала на подушке. Отец решился — перекрестился, осенил крестом и сына и начал будить его:
— Вставай.
— Зачем? Так рано?
— Вставай, — упрямо повторил отец. — В армию пойдешь.
Томаш сел, удивленно потряс головой.
— Я же был, и меня уволили. Я им сказал, как вы приказали…
— Но! — грозно поднятая рука прервала разговор.
Проснулась мать, быстро перекрестилась, набросила через голову юбку и встала.
— А ты чего вскочила?
— Приготовлю что-нибудь на дорогу.
Гремя горшками, она начала суетиться в темной кухне.
Скрипнула дверь, и из соседней комнаты выглянул разбуженный хорунжий.
— Что-нибудь случилось?
— А, случилось, — заворчала Черешнякова. — Старый ошалел, сына гонит.
— Куда?
— В Гданьск, в танковую бригаду, — объяснил Черешняк.
— Как я туда попаду? — со злостью заворчал парень, натягивая брюки.
— Висла тебя доведет. Да я и сам покажу дорогу.
К восходу солнца оба Черешняка были уже в нескольких километрах от дома. В коротких лапсердаках, босиком, перебросив ботинки за шнурки через плечо, шли они широким шагом по противопаводковому валу вдоль Вислы. Томаш нес за спиной небольшой мешок с запасами, а у старика в руках был длинный прут. Они не разговаривали, да и о чем говорить? Никаких помех в пути они не встречали вплоть до того момента, когда увидели перед собой полосатый шлагбаум и часового.
Они подошли, не замедляя шага, и отец нырнул под бревно на другую сторону. Русский солдат преградил ему дорогу штыком.
— Куда?
— Здравствуй, товарищ, — поприветствовал его по-русски старый Черешняк. Сделав еще полшага вперед, он одной рукой отвел острие штыка, с поклоном приподнял шляпу и начал объяснять, мешая русские и польские слова:
— Лачята14 нам учекла, корова удрала. Не видел? Лачята, туда…
— Корова ушла, — часовой кивнул головой. — Вон там, — показал он на пасущуюся вдали скотину.
Черешняк еще раз отвесил поклон, кивнул головой сыну, и оба двинулись рысью прочь. Однако удалившись на безопасное расстояние, они пошли тише, вернулись к ритмичному, широкому шагу людей, устремленных к далекой цели.
— Из-за этой твоей железки меня аж пот прошиб, — сказал отец. — Не надо было брать.
— В дупле бы оно заржавело, — ответил Томаш и, засунув руку под куртку, поправил на животе оружие. — Может, еще пригодится.
Прошло три, а может быть, четыре часа, как старый вдруг засеменил, ну прямо как в польке. Томаш сменил ногу раз и другой, все старался попасть в ритм, но напрасно. Отец, видно, что-то в уме подсчитывал, прикидывал, беззвучно шевеля губами, и то замедлял, то ускорял шаг вслед за своими мыслями.
— Все-таки трудно с вами, отец, в одной упряжке… — пробормотал Томаш.
— В упряжке должна быть лошадь, — ответил старый. — Человек не годится. Вчера за полдня мы с тобой только три борозды вспахали.
Какое-то время они шли молча. Черешняк пошел быстрее. Сын следовал за ним, все увеличивая шаги, и, когда отец внезапно остановился, он чуть не налетел на него. Видя, что старый остановился, сын снял со спины мешок с запасами, начал развязывать веревку.
— Ты что? Проголодался? Еще не время.
Черешняк двинулся вперед, а Томаш снова забросил мешок за спину.
— У них не только танки, — начал отец, замедляя шаг. — У них есть машины. И лошади тоже.
— У кого?
— В бригаде, у генерала.
— А зачем им? — безучастно спросил Томаш.
— Наверное, если мотор испортится… А может, продукты на кухню возят: картошку, хлеб, капусту.
— Эх, в животе начинает бурчать.
— Купим где-нибудь хлеба. А сухари на потом.
Хлеба купить было негде, но старый все не давал остановиться и неутомимо топал вперед. Остановились они только под вечер, когда наткнулись на песчаном большаке на грузовик с продырявленными задними колесами, сильно накренившийся набок. Шофер сидел и ждал лучших времен, потому что домкрат он как нарочно одолжил приятелю, а в эту сторону никто не ехал. Черешняки помогли ему разгрузить машину, поднять и снова нагрузить, за что получили по два ломтя хлеба с консервами, и всю ночь спали на мешках с крупой в кузове мчавшегося грузовика, а утром, намного приблизившись к цели, тепло попрощались с водителем.
На скромном костре из сухих шишек сварили пшено, высыпавшееся из одного дырявого мешка, и пошли дальше.
Вскоре им опять посчастливилось: попался небольшой поселок над самой Вислой, а в нем на окраине — магазин. Когда они толкнули дверь, у входа зазвонил колокольчик, на пороге магазина появился хозяин, но полки были почти пустые: черный гуталин, желтые шнурки для ботинок да на прилавке большая стеклянная банка с солеными огурцами.
— Благослови вас господь. Дайте, пан, буханку, — сказал отец, снимая шляпу.
— Хлеба нет.
Старый потянулся к банке, покопавшись в ней, выбрал самый большой огурец, отгрыз половину, остальное отдал сыну. Вытерев пальцы о полу пиджака, он вытащил мешочек, висевший на груди, а из него свиток банкнот и положил одну бумажку на прилавок.
— Нам бы хлеба…
— Утром был, сейчас нет. — Продавец стукнул ладонью по доске прилавка.
Черешняк метнул второй банкнот, выждал немного и пристроил рядом третий.
Хозяин, внимательно наблюдая, подвинул руку ближе к деньгам.
— Могу дать половину, — предложил он.
— Целый, — потребовал Черешняк, кладя четвертый банкнот и прикрывая все четыре ладонью.
Продавец нырнул под прилавок, достал круглый хлеб. Томаш забрал у него буханку, сунул ее в мешок, а старый быстро отдернул руку с деньгами, оставив на прилавке только один банкнот. Хозяин схватил длинный нож для хлеба, стукнул им по прилавку.
— Остальные! — грозно потребовал он.
— Остальные вам не причитаются. Благослови вас господь.
