говорить «нет» людям, а именно это было его основной задачей. Ему не доставалось многое из того, что получали другие. Его подчиненные насмехались над ним, но так тонко, что он даже не мог на них сердиться. У него сдавали нервы, и он стал много пить, чтобы справиться со всей этой нагрузкой. У него не было жены, не было друзей, не было уважения. В Праге он потерялся.
Спустя несколько дней, глубокой ночью, в нашу дверь постучали, и я услышал приглушенные рыдания. Я посмотрел на часы. Было два часа.
— Кто там? — спросил я.
— Откройте!
— Кто там?
— Откройте!
Я распахнул дверь. Там, содрогаясь от рыданий, стоял наш скромный сосед Пепик. Я пригласил его войти. Он с трудом дошел до стула, чуть не перевернул его, усаживаясь, а потом разразился жалобами.
— Вы все такие замечательные! Вы, артисты и все! Но посмотрите на меня! Кто я такой? Я просто ноль без палочки. Знаете, моя мать без ума от вашей жены. Она думает, что ваша жена — ангел. Она так гордится мной, потому что я знаком с вами! Вы можете себе представить? Гордится мной?! Черт побери, гордится мной. Нолем гордится.
— Ладно, ладно, Пепик, идите спать. Утром все уладится, обещаю вам.
Но он сидел так часов до пяти, и только тогда мне удалось оттащить Пепика в его холостяцкую комнату. Даже в таком подпитии он не осмелился поднять глаза на Яну.
В семь часов утра, почувствовав, что мой мочевой пузырь вот-вот лопнет, я помчался в туалет. Я услышал, как за моей спиной открылась дверь Пепика. Я остановился и оглянулся как раз вовремя — он уходил на работу. На меня он не посмотрел, но выглядел он протрезвевшим, от него пахло одеколоном, походка была легкой. Я выпил самую малость по сравнению с ним, и то мне было не по себе, так что в эту минуту Пепик показался мне суперменом.
Спустя три дня, в полночь, нас разбудил новый шквал ударов. Мы испугались, что он высадит дверь, и мне опять пришлось впустить его. Он едва мог говорить.
— Эти проклятые твари! Я им покажу! Мне наплевать! Я не боюсь этих ублюдков! Я знаю, как с ними обращаться! Я у них же научился! Я знаю их методы!
Каким бы пьяным Пепик ни был, он никогда не произносил слова «коммунисты» или «товарищи». Я не знаю, каких ужасов он насмотрелся на работе, но он панически боялся партии.
Он бушевал целый час, плакал, а потом ушел. Я отвел его в комнату. В семь утра он каким-то образом опять пошел на работу. Так продолжалось многие месяцы, со все учащавшейся периодичностью. Если я видел Пепика в коридоре, он шарахался от меня, но через несколько часов, когда алкоголь превращал его в ворчливого, обиженного, ноющего человека, он лупил в нашу дверь, рискуя разнести дом. Я не знал, что с ним делать. Мы пытались притворяться, что нас нет в комнате, когда он появлялся, но он чуял наше присутствие не хуже собаки-ищейки.
Однажды ночью я терпел час, пока он барабанил в дверь. Он бесился и выкрикивал свои жалобы, пока не устал.
— Ты такой же, как и все остальные! Такой же сукин сын! — выкрикнул он на прощание. Воцарившаяся в коридоре тишина вскоре стала так действовать на нервы, что я заставил себя вылезти из кровати и пойти проверить, что с ним.
Выйдя в коридор, я сразу же почувствовал запах газа. Дверь Пепика была не заперта. Он лежал на кровати с широко открытыми глазами, из газовых горелок вырывалось шипение. Я схватил его и отхлестал по щекам. Я был действительно зол, и я сорвал свою злость на нем. Я лупил его, пока он не вырвался и не задрожал от страха.
Несколько недель он не показывался, а потом стук в дверь возобновился. Теперь я всякий раз вставал и впускал его.
Однажды ночью он появился с ружьем.
— Я их всех порешу! Я им кишки выпущу! Они у меня свинец жрать будут! — вопил он, но ружье его было нацелено не на мучителей-партийцев, он целился прямо в меня и при этом качался, как будто мы стояли на палубе корабля во время шторма. Вдруг до меня дошло, что в любую секунду он может случайно нажать курок, я бросился на него, выбил из его рук оружие и толкнул его изо всех сил. С меня было довольно. Я отволок его в комнату и швырнул на кровать. Потом перекрыл главную газовую трубу в коридоре, спрятал его ружье к нам под кровать и лег.
Несколько дней я боялся возвращать ружье Пепику, а он был слишком трезв и тоже боялся спросить о нем. Однако владение огнестрельным оружием считалось в Чехословакии серьезным политическим преступлением, и Пепик имел на него право только потому, что числился на своей работе благонадежным членом
Я чуть ли не всю ночь караулил Пепика, чтобы поймать его по дороге на работу. Я настиг его в коридоре. Он был трезв и не хотел смотреть мне в глаза.
— Пепик, я не знаю, помните вы или нет, но вы пришли ко мне вот с этим, — сказал я и показал ему ружье. Он взглянул на меня, взглянул на ружье и снова опустил глаза.
— А, да, да, — пробормотал он. — Спасибо.
Он взял ружье и поспешил прочь, и больше мы никогда не разговаривали на эту тему.
С годами пьянство Пепика стало серьезной помехой для его карьеры. Его понижали в должности, он зарабатывал все меньше и вместо водки стал пить дешевое вино. Впрочем, более крепкие напитки ему теперь не требовались.
К тому времени, когда Пепик встретил свою будущую жену, у него уже с утра тряслись руки. Женщина была не первой молодости, но она была беременна, и ей нужен был отец для будущего ребенка. В один прекрасный день Пепик выехал из комнаты, и министерство опять превратило ее в кабинет.
Брешь в супружестве
Со временем мы с Яной перестали чувствовать себя счастливыми в нашем кабинете. Мы забыли, что значит, когда тебя караулит свихнувшаяся хозяйка, и стали поговаривать об увеличении семейства, но комната со сквозняками, без элементарной раковины, да еще с пишущей машинкой за стеной мало подходила для ребенка, и мы решили бросить все силы на поиски настоящей квартиры.
Наша кампания показала, что мы не обладали инстинктами, которые помогли бы выжить в социалистическом обществе, хотя начало ее было обнадеживающим: Малер сумел убедить министра, что первая леди чешской киноиндустрии и ее перспективный муж-сценарист заслуживают собственной ванной комнаты, и Кахуда организовал нам встречу с Вацлавом Копецким.
Крикливый пьяница, который смотрел «Гильду» с Ритой Хейуорт в главной роли на праздновании Первого мая у Фрейки, был теперь заместителем премьер-министра и мог распоряжаться ключами от квартир. Он оставался самой колоритной фигурой среди коммунистических лидеров, особенно славились его горячие, страстные речи.
— Народ постоянно спрашивает меня: «Каким будет коммунизм, когда мы придем к нему?» Прежде всего, товарищи, все будет автоматизировано! Вы подойдете к автомату, нажмете кнопку, и оттуда выскочит кусок жареной свинины с клецками и кислой капустой. Вы нажмете другую кнопку, и польется холодное пиво. Еще одна кнопка — и вы получите обувь, одежду, все остальное. И мы поставим такие автоматы на каждой улице в каждом городе! И в каждой деревне! В каждом забытом уголке страны, товарищи!
Товарищи ошалевали и разражались долгими аплодисментами.
Копецкий пригласил нас с Яной в гостиницу «Эспланад», где мы могли бы обсудить наши квартирные проблемы во время полуденного перерыва в заседании Национального собрания, располагавшегося неподалеку. Он пришел со своим секретарем, Ладой Штоллом, и двумя телохранителями; выглядел он бледным и взмокшим. Его голова покоилась на нескольких складках плоти, он задыхался при разговоре, то
