с тобой не поздоровался, Саша. Здравствуй, что ли!
И Василий притянул к себе Александру.
В единственное окно полился свет, но отчего он, не мог понять Василий, если уже вечереет, а солнце с час как закатилось за сопку?
– Смотри, смотри, Вася! – вскрикнула Александра. – Снег повалил. Какой он белый и яркий, как миллионы зажженных фонариков. И падают они медленно и осторожно, будто оберегают пламя внутри.
– Первый снег в этом году. К твоему приезду.
Они молча смотрели за окно. Сначала снег мгновенно таял, соприкасаясь с промозглой, некрасивой землей. Но потом хлынул обвально, весело, вскруживаясь и стелясь полотнищами. Земля насыщалась им, не растаивала его, а заботливо принимала каждую снежинку, начиная светиться, да с каждой минутой ярче. Старые двухэтажные дома офицерского городка, одинокие прохожие, голые деревья, дорога – все стало смотреться свежо и празднично.
Надо было радоваться снегу, преображению природы, но Василий остро почувствовал – как же он теперь далек от своей чистой и светлой, как этот молодой снег, Александры.
Отошел от окна.
– Ты чем-то расстроен, Вася? Возможно, мне не надо было приезжать. Я так боялась встречи с тобой: может, думала, я ему совсем-совсем не нужна.
– Если ты не приехала бы, я всеми правдами и неправдами примчался бы в Покровку. К тебе.
Александра неожиданно спросила:
– Вася, почему ты избегаешь смотреть в мои глаза?
– Это тебе кажется. – И Василий стал ходить по комнате, поскрипывая половицами. – Видишь – смотрю на тебя. Мне нечего скрывать. Ну, ты даешь!..
Они помолчали. Александра, будто ей стало холодно, плотнее закуталась в свою пуховую шаль и пододвинулась на лавке в угол.
– Ты что, Саша, боишься меня?
– Ты сильно изменился. С тобой что-то происходит. Мне тревожно.
Василий остановился перед Александрой.
– Саша, – повалился он на колени к ее ногам. – Милая моя Саша, мне так горько. Помоги мне, как тогда, в детском саду, убежать… убежать в другую жизнь.
– В другую жизнь? – испуганно спросила Александра и погладила Василия по голове.
– Да, в другую жизнь. Понимаешь, я – вор и ничтожество.
Он закрыл ладонями глаза.
Руки Александры замерли, сползли на плечи Василия.
– Вор? – шепнула она. – Что, Вася, ты украл?
Василий резко поднялся и стал быстро ходить по комнате:
– Нет! Я никогда, никогда не расскажу тебе всего… Я хочу, Саша, я хочу в наше прошлое! Как мы убежали из детского сада!.. Давай прямо сейчас убежим в новую жизнь, а?
Он потянул ее за руку к двери. Она уперлась ногами в пол и разрыдалась.
– Но станем ли, Вася, мы там другими? Изменимся ли? Далеко ли убежим от самих себя?
Василий выпустил Александру, присел на лавку, закинул назад голову.
– Вася?
– Я страшно грешный человек, Саша. И нет мне прощения.
– Вася!
– А перед кем грешен? Перед тобой, Саша, перед мамой… Она, знаешь, так билась всю жизнь, чтобы ее дети были счастливы? С шестнадцати лет я ступил на путь наживы любыми способами – а это разве не грех перед самим же собой?.. Как ты догадалась, что сильно нужна мне?
– Вася, у меня же есть сердце.
– Прости. Скажи, а у меня есть сердце?
– У тебя большое доброе сердце. Вася, умоляю, расскажи, что с тобой стряслось? Я помогу тебе.
– Понимаешь, во мне не достает мужества. Я тебе обязательно все расскажу, но не сегодня и даже не завтра. Мне нужно собраться с силами.
Александра склонила голову на плечо Василия. Он взял в ладони ее лицо и долго смотрел в ее глаза.
Через два дня он проводил Александру на поезд. Она не хотела уезжать, но он настоял. Закрылся в своей каморке и всю ночь, вспыхивая или угасая, злясь или радуясь, плача или смеясь, думал.
'Теперь, кажется, я все свое вспомнил, – рано утром подошел Василий к окну. – Что дальше? Как я должен жить? Я чувствую, что меня еще тянет к Коровкину – он должен принести мне деньги. Деньги!.. А вдруг возьму? Как за окном бело! Хочу на улицу, противно сидеть в этой каморке, здесь, наверное, даже стены пропитаны всем моим. Подальше отсюда! Какой мягкий под ногами снег. Наступила настоящая зима. Я иду. Но куда? Разве это важно? Я иду по снегу, белому и сочному, дышу морозным воздухом утра, думаю о Саше, маме и сестре, обо всем, что было хорошего и доброго в моей жизни. Кто там впереди? Коровкин? Он тоже идет по снегу, его тоже носит и терпит земля…'
– Здравствуй, Васек, здравствуй, мой пригожий. За деньгами идешь? Возьми, возьми свою долю.
– Мне страшно жить, – отстранил Василий руку Коровкина с деньгами.
– Что с тобой? Возьми деньги – они тобою честно заработаны.
– Честно! Я варю солдатам бурду, примешиваю в котел всякую гадость, чтобы скрыть кражу, а вы… про честность?
– Говори тише. – Прапорщик прищурился на проходивших мимо солдат и офицеров. – Что с тобой стряслось?
– Я вам сказал – мне страшно. Я самого себя стал бояться. Разве я так хотел жить?
– Говори тише. – Прапорщик был, как обычно, спокоен и суховато-строг. – Чего ты боишься? Разоблачения?
– Нет! Если меня раскусят и посадят, я буду только рад.
– Глупец! Чего же ты боишься?
– Себя!
– Говори, наконец-то, тише. Вытри слюни и сожми зубы. Я так живу. Ты думаешь, что я толстокожий, что мне не бывает мерзко?
– Я больше не могу!
– Молчи! На больше! – Коровкин протянул Василию пачку денег. – Бери!
– Нет.
– Бери. Не пугай меня.
– Нет!
– Я тебя, Василий, понимаю. Ты еще не раз будешь метаться. Меня тоже крутило, душа заявляла о себе, но теперь я – волк. Когда мне горько, я не просто плачу – вою. Закроюсь и вою…
– Коровкин, я убью тебя.
– Не убьешь. Потому что ты хочешь хороших денег, мой романтичный слезливый мальчик. Мы восхищаемся благородными книжными героями, мучаемся нередко от мерзости и низости того, что творим, – и что же? Мы все те же – новые старые люди. Ты возжелал чистенькой жизни? В тебе пробудилась совесть? Наивный теленок! Ты поживешь на свете еще лет десять-пятнадцать и с горечью поймешь и убедишься, что совесть, благородство и другая чепуха – всего лишь темы для умных и хитрых разговоров. И ведут их чаще всего те, кто алчет отхватить от жизни самый большой лакомый шматок. Обманывают этими разговорчиками бдительность других, таких телят, как ты. Так было и будет. На том стояла, и будет стоять жизнь – настоящая, не придуманная.
– Врешь, Коровкин.
– Нет, не вру.
Прапорщик близко склонил к Василию свое подрагивающее улыбкой лицо:
– Возьми деньги, Василий.
