замкомвзвода. Тот немедленно подал команду 'смирно'.
– Вольно, – без напряжения скомандовал Коровкин и махнул рукой сержанту, который, вытянувшись в струнку, хотел подойти к нему с обязательным в таких случаях рапортом. – Здравствуйте, товарищи солдаты! – Взвод недружно, неумело ответил. Прапорщик добродушно улыбнулся: – Ничего, научитесь. Скоро начнется для вас настоящая служба. В добрый путь, парни. Можно разойтись.
Василий стал искать сапог.
– Ну, что, нашли? – спросил у Василия Коровкин, когда он вылез из-под кровати с растоптанным, большого размера сапогом.
– Так точно, товарищ прапорщик, отыскал. Но в толк не возьму, как мой сапог за ночь превратился из сорок второго размера в черт знает какой, – вытянулся перед командиром Василий.
– Вольно, вольно. Все ли углы осмотрели?
– Так точно.
– Странно, куда же мог запропаститься ваш сапог?
– Не знаю, товарищ прапорщик.
Они посмотрели друг другу в глаза и захохотали.
– Так говорите, что сапог вырос за ночь? – спросил Коровкин, громко смеясь.
– Так точно, товарищ прапорщик! – потряхивал плечами Окладников.
Сапог так и не отыскался. Быть может, кто-то подменил или подшутил над Василием. И теперь ему невольно думается: а может, все лукавый подстроил, чтобы быстрее он, Василий, сошелся с Коровкиным – этим искусителем? А возможно, Коровкин и есть сам чертяка! Тщательно и взыскательно перебирает Василий в мыслях прошлое: почему именно ему суждено было сблизиться с прапорщиком?
8
Недели через две освободилось место заведующего столовой и продовольственным складом, и неожиданно на эту должность был назначен Коровкин. Он числился хорошим командиром взвода, заочно учился в каком-то институте и, поговаривали, со временем мог сделать карьеру, стать командиром роты, и в полку были крайне удивлены, что он ушел в какие-то кладовщики, завхозы – презираемое в армейской среде интендантство…
Взвод, в котором служил Окладников, весной временно направили на полевой пункт связи для выполнения технического оперативного задания. Василия назначили поваром, хотя он толком не умел готовить, однако научился быстро, как ему было свойственно. Жили в палатках на опушке леса. Продукты раз в неделю привозил Коровкин, Василий расписывался за их получение. Иногда прапорщик оставался в лагере с ночевкой. В один из вечеров, когда Василий дежурил на радиостанции, они разговорились.
С запада надвигалась густая сливовая ночь, и представлялось, что в лужах не вода, а чернила. Небо было беззвездным, давяще-низким, вдали, в деревеньке, уже погасли последние огоньки. Монотонно-устало тарахтел дизель. Радиоаппаратура работала без сбоев, в проводах и блоках шуршало электричество, зеленые лампочки безмятежно горели, а красные дремотно-тупо и никчемно торчали на приборных панелях. Василий, настежь открыв дверь душной тесной станции, то прислушивался к ночи, то пытался вчитаться в 'Алые паруса', затрепанную книжицу, случайно отыскавшуюся в ящике с отслужившими свой срок радиодеталями. Ему минутами воображалось, что он – Грей, стоит на палубе 'Секрета', который, пластая поднимающиеся волны, несется туда, где живет она, его добрая Александра-Ассоль. Потом задремал, и ему виделись яркие, пронизанные солнечными лучами паруса, которые хватал и разрывал ветер. Василий отчаянно стягивал дыры, но материя все равно расползалась. Он плакал, кричал и безысходно, отчаянно чувствовал, что не способен спасти паруса.
Василия толкнули в плечо, – он вздрогнул и очнулся. Перед ним стоял Коровкин и дружелюбно улыбался. Василию стало совестно и досадно, что его застали спящим на боевом посту. Резко встал перед прапорщиком, но ударился головой о низкий потолок. Было больно, самолюбие страдало, хотелось потереть ушибленное место. Собрался было отрапортовать, но Коровкин отмахнулся:
– Сидите, сидите. Все ли в порядке на станции? Связь устойчивая?
– Так точно.
Василия раздражала улыбка прапорщика, – в ней показалась ему насмешка. Присел, повернулся лицом к аппаратуре и стал неподвижно-упрямо на нее смотреть. Коровкин полистал Грина и спросил:
– Любите романтические вещи?
– Душа просит… – сказал он, но сразу поправился, будто вспомнил что-то важное о себе и жизни: -… иногда. Бывает.
– А я увлекаюсь трезвой прозой. – Коровкин присел на стул, закурил. – Давно, Василий, присматриваюсь к вам. Какой-то вы немножко странный. Замкнутый. Себе, так сказать, на уме. Не обиделись на мои слова?
– Мне кажется, что любой человек хотя бы чуть-чуть, но себе на уме. И вы в том числе, товарищ прапорщик.
– Вот как!
– Вы, извините, товарищ прапорщик, похожи на волка в овечьей шкуре.
– Так, допустим. Докажете?
– Вы с виду такой простой, то есть простачок, а глаза ваши выдают вас. Мои и ваши глаза чем-то похожи.
– Чем же?
– Я не смогу вам объяснить.
– Попытайтесь, Василий.
– В ваших глазах отражается какая-то ваша задумка. Страстная задумка. Вы хотите, наверное, чего-то большего, чем другие люди.
Коровкин попытался улыбнуться, но у него, как от боли, вздрогнула тщательно пробритая щека. Он заинтересованно смотрел на Василия, прищурив глаз.
– А вы, Василий, такой же человек – с задумкой, как вы выразились? Чего же вы хотите получить от жизни?
Василий не выдержал его умного, проницательного взгляда, – опустил глаза и стал без причины оправлять гимнастерку.
– Много чего хочу. – Замолчал, прикусив нижнюю губу.
Прапорщик снова взял в руки книжицу, зачем-то полистал:
– Как мы, люди, наивно верим в эти странные алые паруса, они нам мерещатся всю жизнь. А на самом деле никаких алых парусов нет. Есть скука будней, есть постоянное движение к своей цели, есть хорошая и плохая пища, хорошие и плохие вещи, а всякий романтический бред только мешает движению вперед. Вы улыбаетесь, и, похоже, иронично?
– Человеку все же нужны алые паруса. Они – воздух для его души, и без них она задыхается и чахнет.
– Красиво сказано, но не более. И как-то заученно. Вы сами-то верите своим словам? – Но Василий угрюмо смотрел в сторону и молчал. – Постараюсь тоже выразиться красиво: паруса – чтобы плавать, а человеку нужна земля, на которой они совсем ни к чему, ни алые, ни зеленые.
– И все же нужны паруса, – без видимой причины упрямствовал Василий. – Человек хочет мечтать, летать в облаках, строить воздушные замки.
– Чепуху вы мелите, Василий. И, чувствую, не совсем искренни, а точнее – и сами не верите своим словам. Пытаетесь самого себя в чем-то убедить, взглянуть на жизнь по-новому? Молчите? Ну, молчите, молчите! А я вам вот что скажу: из нас хотели сделать новых людей, – что же получилось, любезный? Запомните: человеческая суть вечна, ее никакая революция не изменит. Вот вы говорите – мечтать должны люди. Да, наверное, должны, но как мечтать, как, если рядом с тобой столько нелепости, гадости, грязи, фальши, и сам ты незаметно погрязаешь в дерьмо жизни. Я, может, тоже хочу мечтать так же красиво, как вы или любимый вами Грин, но – уже не в силах. И вы тоже обессилите и начнете фальшивить, подличать
