– Стой! Погоди! – Саня подбежал ко мне. – Дай честное слово, что она ничего не узнает, и ты не вскроешь конверт.
– Даю честное слово, – уже с неудовольствием сказал я, оскорбляясь его недоверчивостью.
Конверт я положил в пальто Любы. Вечером она сидела над голубым листком из конверта, накручивая на палец пушистые локоны и улыбаясь. Я думал: 'Кончат они школу и поженятся. Примчусь на их свадьбу на белом коне и подарю… и подарю… – В раздумье я закатил глаза к потолку. – И подарю мешок, нет, два, шоколадных конфет и… и! корову. Появятся у них дети, – а они ведь любят молоко. Интересно: когда я женюсь – у меня будут дети?' – Этот неожиданный вопрос меня всецело захватил; я сразу забыл о Любе и ее свадьбе.
Тот голубой листок однажды случайно попал в мои руки, и вот что на нем было написано:
Мы поднялись на взгорок – брызнула в наши глаза переливающейся синевой Ангара. Пахло рыбой, мокрыми наваленными на берегу бревнами, еле уловимо вздрагивающей листвой берез. Дымчатые вербы смотрелись в воду, быть может, любовались собой. На той стороне реки прозрачно курился сосновый лес. Вдали – темно-зеленая, дремлющая на скалистых сопках тайга.
Прикрыв глаза, я сквозь ресницы видел рассыпанные по реке блики и ждал – вот-вот из воды вынырнет что-нибудь сказочное, удивительное. Часто ловилась рыба почему-то только у Сани. Сгорбившись, мы сидели возле удочек и скучали; Арап даже зевал, крестил рот и бросал камни в воробьев. Олега поминутно, нервно вытаскивал леску, не дожидаясь, когда клюнет. На прибрежной мели метались мальки, и Олега, нарушая все правила рыбалки, стал хватать их. Мы, как по приказу, кинулись выделывать то же самое. Хохотали и кричали. Саня, не отрывая глаз от своего поплавка, усмехался:
– Вот дураки!
Вспугнутые рыбки ушли в глубину, а мы стали брызгаться и толкаться. Умаялись, вспотели, растянулись на траве и притихли.
На стебель куста сел жук. Мне были неплохо видны его маленькие глазки и красная глянцевитая спинка. Я поднял руку, чтобы погладить жука, но он в мгновение ока исчез, будто его и не было. 'Ну и лети. А я понюхаю жарок – маленькое солнышко'. Во мне всегда рождается ощущение, что жарки греют и источают свет. Я осторожно разомкнул нежные, начавшие увядать лепестки – две букашки испуганно устремились на мою ладонь. 'Куда же вы? Я не хотел вам мешать!' С трудом удалось загнать их, обезумевших, на прежнее место. Из-за Ангары плыли большие, как корабли, облака. В моей душе рождалось какое-то тихое робкое чувство любви – любви ко всему, что я видел, что меня окружало, что наполняло мое детство, мою жизнь счастьем и покоем. И мне не хотелось расставаться с этим чувством.
Я повернулся на бок: 'Ага, кто там такой?' Метрах в трех от меня столбиком замер суслик. Его пшенично-серая шерстка лоснилась, а хвост слегка вздрагивал. Стоял, хитрец, на задних лапках и не шевелился. Потом быстрым движением откусил травинку и стал с аппетитом уминать ее. Снова отчего-то замер, лишь едва заметно шевелился его нос и вздрагивал хвост.
Рядом со мной за кустом шиповника заворочался Синя. Меня привлекло его странное поведение: он, привстав, осмотрелся, сунул руку в карман своих брюк и затолкал в рот целую горсть мелких конфет. Еще раз оглядевшись и, видимо, решив, что никто ничего не видел, прилег. Раздался хруст. Мне стало неприятно. Снова что-то нарушилось в моей душе.
Арап сказал:
– Синя, сорок семь – делим всем?
– У меня ничего нету, – поспешно отвернулся Синя от подкатившегося к нему Арапа. Подавился, откашливался, багровея и утирая слезы.
– Пошарим в карманах? – не отставал Арап.
– Правду говорю – пусто, – мычал Синевский.
Я, Олега и Саня смеялись, наблюдая эту забавную сцену.
– Завирай!
– Ты, Арап, что – Фома неверующий? – злился и вертелся Синя.
– Ну?!
– Гну!
– Давай, Леха, пошарим.
– Пошел вон.
– Не ломайся. – И, схватив Синю за руки, закричал: – Пацаны, налетай на жмота!
Я и Олега быстро выгребли из Сининых карманов конфеты и, ухахатываясь, съели их.
– Ой, точно, парни, есть, – посмеивался Синя. – А я и не знал. Ешьте, мне не жалко. Я сегодня добрый.
Мы смеялись, но наше веселье было притворным.
О рыбалке совсем забыли. Играли, спорили, стараясь перекричать друг друга. Саня рыбачил в одиночестве или же подолгу смотрел в небо, которое было усыпано мелкими перистыми облаками, словно бы кто-то там, в высях, распотрошил подушку. Из-за ангарских сопок на них медленно накатывались плотные, с сероватым подпалом облака. Птицы стали тревожно метаться – казалось, блуждали. В стремительном полете бросались к воде. Деревья замерли и смолкли, прислушиваясь.
Арап придумал игру: предложил посостязаться, кто быстрее проскачет на одной ноге. Мы все, кроме Олеги, бурно выразили согласие. Олега, неодобрительно съежив пропеченно-красный нос, предложил свою игру, но мы его не поддержали. Весело скакали. Олега любил, чтобы все делалось по его воле и желанию; притворился, что сильно заинтересован пойманной стрекозой и наша игра будто бы скучна ему.
Невдалеке чинил забор возле своего покосившегося домка сгорбленный дед. Он, покуривая трубку, работал неторопливо, с частыми остановками. Его морщинистое серое, как кора, лицо, сдавалось, ничего не выражало, кроме спокойствия и отрешенности. Он иногда поднимал коричневатую худую руку к глазам, спрятанным в морщинах, и всматривался вдаль. Мне совершенно не верилось, что он был когда-то таким же маленьким, как мы, и так же мог прыгать и бегать. Мне в детстве представлялось, что старики старыми и появляются на свет, не верилось, что я когда-нибудь состарюсь, одряхлею, стану таким же мешкотным и безмятежным, как дед.
– Вы скачите, – сказал нам Олега, даже не взглянув на нас, – а я буду играть в пирата.
– В кого, в кого?!
– В пи-ра-та! Да вы скачите, скачите. Что встали, как столбы? – Олега, насвистывая и подпрыгивая, направился к плоту.
Все, кроме Сани, побежали за ним.
– Мы – с тобой!
– Вот здорово – пираты!
– Я уж как-нибудь один. Вам же не нравятся мои игры. Вот и прыгайте. – И стал бодренько свистеть.
– Ладно тебе, Олега! Нашел из-за чего дуться, – уже повязывал Арап на голову свою рубашку.
Олега морщил губы, потирал пальцем выпуклый большой лоб, как бы решая: брать нас в свою игру или нет?
– Так и быть: играйте со мной. – Он словно бы досадовал, что вынужден согласиться. – Поплывем на
