вода смотрела в небо, а серое (потом пошел дождь) небо смотрело в воду, и им не было дела до меня. Так я был допущен в мир зырян. Зыряне ведь не смотрели тогда телевизор. Не листали альбомы импрессионистов или рекламные журналы. Они не отгораживались “эстетикой” от жизни. Они смотрели на камень и были камнем, смотрели на дерево и были деревом. Мне показывали ту угрюмую мощь, из которой вырастала их жизнь. Из плоти которой, буквально, – из древесины которой вырезали зыряне своего Христа. Горестное потрясение от открывшегося ему знания (последнего знания) о жизни вырезали».
Ну и при чем тут «прохладный взгляд» и «прохладный аромат духов» твоей барышни?.. Твою мать! – нашел место и время…
Дима зачем-то поднимает голову и снова видит ее. Девушка возвращается на свое место, но идет она не вдоль стены – девушка идет по проходу между столами, и за ней поворачиваются головы разогретых мужиков за соседним столом. С легким злорадством отмечает Дима их легкую оторопь и колюче- напряженные взгляды барышень. Ну а девушка огибает стол под экраном, равнодушной полуулыбкой отвечает на Димин взгляд и опять усаживается под стеной, но на этот раз – заметно ближе к Диме, как будто прикрываясь его соседством от липких взглядов из-за соседнего стола. А жаль, потому как теперь на нее не поглядишь, она слишком близко. Диме остается наблюдать только за компанией слева. Сейчас к курносому идет официант с подносом, на котором папочка со счетом. Крохотная такая папочка, но что-то уже в повадке официанта заставляет ощутить тяжесть цифры, упакованной в нее.
Дима закуривает в предвкушении дальнейшего.
Соседи встают, девушки натягивают свои коротенькие юбочки на длинные ноги. Они совсем рядом с Димой, они не обращают на Диму внимания так же, как актеры на сцене не обращают внимания на сидящего в первом ряду зрителя. Дождавшись своих плотненьких осанистых кавалеров, девушки начинают проход по подиуму между столами, и вот это уже – Дима чувствует – для него, для Димы, и он перестает даже прятать взгляд, он откровенно любуется этими девушками с мгновенно построжавшими вдруг лицами. Кайф!
Ну а следующее действо разворачивается за разоренным столом – курносый открывает папочку со счетом, надевает очечки и жестом останавливает официанта. Тот застывает рядом. Курносый читает список – одна страница. Вторая. Третья (!) страничка. В одном месте он вдруг улыбается и вскидывает взгляд на официанта. То есть понятно, чем курносый в жизни занимается – он деньги считает. Профессия у него такая… Официант склоняется посмотреть, что насмешило клиента, но курносый останавливает его ласково-пренебрежительным жестом – типа ладно, проехали, жить-то всем хочется! Дочитав, кивает головой, вынимает из внутреннего кармана пиджака калькулятор, стремительно пробегает пальцем по клавиатуре и показывает официанту, тот согласно наклоняет голову, и курносый достает новенькую, в банковской упаковке пачку долларов, отрывает ленточку и быстро выхватывает бумажки – Дима непроизвольно считает: шесть-семь-восемь… девять… десять… одиннадцать – и протягивает официанту, но тут же останавливает его, уже готового уложить полученные деньги в папочку. Официант послушно пересчитывает. И уже после этого курносый отстегивает еще бумажку и сует ее в карман официанту.
Вот так-то, Дима, а ты уже заранее все просчитал – где-то в районе трехсот шестидесяти – трехсот семидесяти. Дима открывает папочку, мимоходом оставленную официантом на деревянном подносике, видит там цифру 360 и укладывает заранее приготовленные четыре сотни. Девушка в этот момент пытается закурить, зажигалка не работает. Дима делает шаг в ее сторону, наклоняется, щелкает своей зажигалкой и слышит:
– Не хотите пригласить меня к себе в номер?
– Всегда! – говорит Дима, еще до конца не осознавая, что происходит. – Прайс?
– Десять – за ночь, три – за час.
– Ой, солнышко, я бы и двадцать, только… – разводит Дима, почти с облегчением.
Девушка смотрит спокойно, голова чуть набок, нижняя губа закушена.
– Полторы за час.
– Да, – вдруг говорит Дима. – Да-да, конечно. Буду рад. Да. Мой номер…
– Вижу, он на карточке. Она ведь ваша? Буду минут через пятнадцать.
И отворачивается к экрану.
С ума сойти!
Выйдя из лифта на пятом этаже, Дима идет по коридору, абсолютно пустому, застывшему от той ошеломленности, которую проносит по нему Дима. Никаких мыслей, только фраза из анекдота: «Ничего себе, за хлебушком сходила!» И жжет неведомо откуда выскочившее у него нелепое «прайс?» – Киса Воробьянинов, блин!
Господи, что бы он сейчас отдал за то, чтобы не было этой безобразной сцены в ресторане – «зырянка», «прохладный взгляд», «угрюмая мощь» и прочий пьяный бред.
«Третьим будешь, дедуля?» – «Будет-будет! Куда он денется!»
При этом Дима почти деловит и стремителен. Отмечает, что в номере порядок. Пускает горячую воду в ванной. Есть время, или… Нет, надо успеть. И Дима лезет под душ. Потом растирается полотенцем и прислушивается. Да нет, уложился в семь минут, – не мог он пропустить ее стук в дверь. Дима надевает свежую рубаху. Кровать огромная, как раз для. Перекладывает деньги в потайной карман портфеля – мало ли что. Полторы тысячи – на стол, под том «Архивного вестника». Документы, билеты смахивает в ящик прикроватного столика. У Димы нет презерватива, но, скорей всего, есть у нее.
Включил телевизор, приглушил звук, вырубил верхний свет. Встал у окна.
Метель закончилась. Ясно видны крыши домов – кирпичных многоэтажек пятидесятых-шестидесятых годов. Еще светят их окна. А снизу двор, оттуда горит «Флоренция». Нормально, думает он, наблюдая багровый отсвет ее букв на залепленном снегом стекле.
Пятнадцать минут прошли уже точно.
…Прошло почти двадцать пять минут. Или это шутка такая была?
Тридцать пять минут.
И Дима наконец чувствует, как отступает этот морок. Как будто дышать легче стало. До чего ж нелеп ты в этой роли. Жалок. Отвратителен. С мазохистским наслаждением Дима перебирает все проделанное им в последний час – вот тебе, придурок, смотри! Запоминай, чего тебе нельзя делать… Вот сейчас бы водки хряпнуть. Но водки нет. И Дима идет в просторный холл своего номера к холодильнику, там должны быть сок и вода.
Дима берется за ручку дверцы холодильника и слышит тихий стук в дверь. Сердце его счастливо срывается с места:
– А я уже думал, вы не придете, – слышит Дима свой голос.
В приоткрытой двери стоит та самая девушка.
– К вам не так просто, – говорит она, входит, ставит сумочку на холодильник, сбрасывает на подставленные Димой руки шубку.
Он пристраивает шубку на вешалку в шкаф. Жест хороший, расслабляющий – он принимает гостей. Она же буднично, как домой вернулась, наклоняется расстегнуть молнию и снять сапожки. Узкая ступня в темном чулке становится на пол.
– Наденьте тапочки, – Дима сбрасывает свои шлепанцы.
– А ты?
– Бери-бери, мне приятно будет. – Диме другое приятно, ее «ты». Видимо, вот этой интонации требует их ритуал.
Она вставляет узкую ступню в шлепанцы, привезенные Димой из Москвы.
– Как на лыжах, – говорит она. – Представьтесь, пожалуйста.
– Дмитрий Андреевич, или просто Дмитрий.
– А я Карина, – она протягивает руку за сумочкой. – Ну что, Дима, приглашай в номер.
Все-таки голос чуточку напряженный, но проходит она легко, как бы непринужденно, сумочку кладет на прикроватную тумбочку, оглядывает комнату, задерживается у стола с телевизором, снимает и кладет перед ним часики.
Он чувствует, как рад ее приходу. Даже безотносительно к… Вообще, рад.
– Чего интересного рассказывают? – кивает девушка на экран включенного телевизора.
– Кафе новое открыли, мусор из двора на Комсомольском проспекте вовремя не вывозят. Предлагают
