единственное, что важно понять — совсем не так. Существовала политическая система, именуемая царизмом. Эта система двигалась из какой-то точки, где она была вполне устойчивой, где ей было наплевать на любых Распутиных: абсолютистская феодальная монархия с полупатриархальным базисом, то есть базой поддержки, опоры. Она двигалась в какую-то другую точку. Сначала освобождение крестьян, потом столыпинские реформы. Что это была за точка? Буржуазная монархия, бисмарковская модель, русский вариант.
Вот если бы она до этой точки доползла, то никакой Распутин ничего бы с ней не сделал, близко бы ничего не сковырнул. Но она не доползла! Она остановилась на полпути, на «третьеиюньской» Думе, не могла осуществить нужных реформ, не довела это до разумного предела, не учла интересы народа, не создала новую базу для себя. Вот тогда эта система стала сходить с ума. Есть такое понятие: системное безумие. Каждый ее элемент деформируется, связи разрушаются, и вот тут в это во все прорывается специфическая личность.
Какая личность? Прежде всего, созвучная неким чаяниям отчаявшегося главы системы — царя. Он там все не хочет Петра, он хочет Алексея, называя своего сына Алексеем**. Он хочет все время вернуться к каким-нибудь боярским временам. Он хочет еще чего-то. И он хочет народа, народа! Но прямой связи с общественными группами, которые ему нужны, на которые он может опереться, живой программы действий, повестки дня у него нет! И социальной базы живой нет, ее всю заменяет мистифицированный «мьюзик» — «мьюзик» Распутин с чудесными свойствами. Этого человека, зная эти свойства царя и свойства системы, продвигают; в итоге он входит в специфические отношения с узкой группой, сначала с определенными аристократами, потом с узкой группой. И все это начинает разрушаться с чудовищной скоростью.
Вот в чем урок! Первое: не создавайте загнивающих систем, решайте проблемы народа и страны быстрее. И второе: если уж создали, опасайтесь таких вещей.
И в этом смысле, пожалуйста, доказательство № 17.
Материалы по делу.
Из воспоминаний князя Феликса Юсупова (1887–1967; цитируется «Конец Распутина», 1927): «Революция пришла не потому, что убили Распутина. Она пришла гораздо раньше. Она была в самом Распутине, с бессознательным цинизмом предававшим Россию, она была в распутинстве — в этом клубке темных интриг, личных эгоистических расчетов, исторического безумия и тщеславного искания власти. Распутинство обвило престол непроницаемой тканью какой-то серой паутины и отрезало монарха от народа. Лишившись возможности разбираться в том, что происходило в России, русский Император уже не мог отличить друзей от врагов. Он отвергал поддержку тех, которые могли помочь Ему спасти страну и династию, и опирался на людей, толкавших к гибели Престол и Россию».
Кургинян: Какие хорошие слова! То есть насколько они точны. Как паутина, которая обвила и все. Не дай бог нам все это пережить еще раз! Именно поэтому вопрос состоит в том, что надо изучать этот феномен. Его надо изучать полностью, глубинно, понимая его суть. Ведь дело не в том, чтобы кого-то охаивать. Зачем охаивать? Тут надо понимать, в чем смысл явления, а не ругать людей!
Пожалуйста, я бы хотел, чтобы Игорь Константинович Кирьянов сказал что-нибудь по этому поводу.
Кирьянов: Распутин оказался действительно в то время и в том месте, где происходил кризис. И сами его действия способствовали тому, что он превратился в такую фигуру, но его и делали другие. Делали и представители общественности. Тут говорилось только о либералах и революционерах, но первые критики — это все-таки правые, монархисты. И они объединились. И здесь, конечно, и немецкая пропаганда, и многое-многое что другое. Но! Есть понятие распутинщины. И распутинщина — это и есть как раз та ситуация, когда в условиях кризиса влияют неформальные институты, которые в еще большей степени углубляют кризис и приводят к краху.
Кургинян: Я понимаю правильно, что вот в таких особых условиях — кризисных, загнивающих, не важно — такие небольшие феномены, как Распутин, вдруг приобретают гигантскую роль?
Кирьянов: Конечно.
Кургинян: Особенно, если их правильно посылают в нужную точку.
Кирьянов: Естественно.
Кургинян: Это и есть «эффект бабочки».
Кирьянов: Да. И еще одна…
Сванидзе: Очень кратко.
Кирьянов: Очень краткий пример. Про Александру Федоровну говорили очень многое, но ведь есть и аналогия: опять-таки, конец XVIII века, Франция, Мария-Антуанетта. И те же самые, опять-таки, обвинения,…
Кургинян: Это очень интересно, да.
Кирьянов: …подчас, тоже неоправданные.
Сванидзе: Это классическая аналогия.
Кирьянов: Да…
Сванидзе: Две революции, две казни. Вот, пожалуйста.
Кирьянов: Да.
Кургинян: Есть о чем задуматься!
Сванидзе: Сейчас короткий перерыв, после которого мы продолжим слушания.
Сванидзе: В эфире «Суд времени». Прошу Вас, Леонид Михайлович! Ваши вопросы.
Млечин: Сейчас вспоминали слова Феликса Юсупова, убившего Распутина своими руками. А вот если можно, к его личности, — доказательство № 15, воспоминания о том, как его Распутин, как он пишет, загипнотизировал. Давайте послушаем, очень любопытная вещь.
Материалы по делу.
Из воспоминаний князя Феликса Юсупова (1887–1967; цитируется «Конец Распутина», 1927): «Сила гипноза Распутина была огромная. Я весь точно в оцепенении: тело мое онемело. Пытался говорить, но язык мне не повиновался, и я медленно погружался в сон, будто под влиянием сильного наркотического средства. Лишь глаза Распутина светились передо мной каким-то фосфорическим светом, увеличиваясь и сливаясь в один яркий круг… В таком положении я лежал неподвижно, не имея возможности ни кричать, ни двигаться, и я сознавал, что постепенно подчиняюсь власти загадочного и страшного человека».
Млечин: Не кажется вам странным такое для молодого, в общем, вполне здорового человека. Это воспоминания, написанные потом в эмиграции. Как вы полагаете, что это: такая попытка самооправдания — все-таки он был убийцей постфактум — или он на самом деле был таким внушаемым человеком. Больше ни от кого я ничего подобного не слышал, и, честно говоря, за всю свою жизнь практически не встречал…
Сванидзе: Извините, что я Вас перебиваю, Леонид Михайлович! Столыпин говорил об огромной силе гипноза Распутина. Столыпин!
Млечин: Да.
Сванидзе: Не мальчик!
Млечин: Николай Карлович, вспомните
Сванидзе: Он не лежал, он не лежал, но он говорил, что гипноз был очень большой. Ему просто потребовалось взять себя в руки, чтобы пытаться противостоять.
Млечин: Это нормальное поведение нормального человека.
Сванидзе: А между прочим, Юсупов-то просил, чтобы он его вылечил. У него же легенда была, когда он втирался в доверие к Распутину: чтобы он его… Вот он сам лег.
