ПРЕДИСЛОВИЕ
Жизнь моя идет уже к закату, хотя один Бог знает, сколько еще придется утешаться Божьим миром и его красотами. Кое-что мне пришлось видеть за эти 60 с лишним лет. И иногда самому приходила мысль записать кое-что из пережитого, советовали то же и друзья. Но все как-то откладывалось это решение. А в это лето мне пришлось познакомиться с новым советским консулом в С. Штатах Евгением Дмитриевичем Киселевым. С его позволения, я на первый раз поделился несколькими биографическими фактами из моей жизни, попутно освещая и принципиальные вопросы момента. Выслушав меня очень внимательно, он неожиданно для меня сказал следующее:
- Вам все это нужно записать.
- Почему?
- Вы жили на рубеже двух эпох, много видели в обеих - все это само по себе интересно. Но думаю, что это было бы важно и для истории: она будет писаться на основании разных документов, а ваши воспоминания незаурядные, вы приняли новую эпоху не легко и не сразу, потому ваши переживания особенно важны как материал для будущего историка.
Удивившись такому предложению, я стал немного возражать консулу, не зная, однако, что решить. Видя мое смущение и догадываясь отчасти о некоторых мотивах его, Евгений Дмитриевич поспешил на выручку:
- Конечно, вас может остановить ваше религиозное убеждение: не будет ли это занятие признаком самолюбия? Но посмотрите с другой точки зрения на нравственный долг перед Родиной... Впрочем, конечно, ваше дело поступить как хотите.
- Спасибо! Я подумаю.
И вот решил начать эти записки. Таким образом, они в конце концов обязаны совету консула, и если будет что-нибудь интересное для истории, то поблагодарить нужно и Евгения Дмитриевича Киселева. Ему же я обязан и самим заглавием.
Заранее оговариваюсь, что я не собираюсь описывать всю жизнь свою сполна, а остановлюсь преимущественно на общественной стороне пережитого. Не буду углубляться здесь в духовную сторону моей личной жизни - хотя собственно в ней лежал и лежит центр моей души. И на церковных событиях истории буду останавливаться по преимуществу и больше для того, чтобы уяснить связь их с общественными течениями.
Таким образом, характер этих записей будет собственно политически-социальным, все остальное будет служить материалом для освещения этой общественной стороны на грани двух эпох.
Разумеется, я не придаю своим записям какого-нибудь особого значения, но вот так думал один из архиереев Русской Церкви этого времени.
Никакими другими справками я не намерен подтверждать свои воспоминания: буду писать так, как это представляется мне теперь, в данный момент. Надеюсь писать интересно. А теперь - с Богом в путь! Кажется, он будет не коротким, но запишу то, что почту интересным и для себя, и для читателей.
И еще одно размышление. Может быть, кому-либо покажется не архиерейским делом заниматься политически-социальными записками- Но, как сказано, выполню свой долг перед Родиной. А всякое патриотическое дело нашей Православной Церковью считается нравственным: будет ли это служение на войне, или в партизанах, или творчество писателей на пользу родине, или же послания нашего первоиерарха, митрополита Московского Сергия, воодушевляющего народы на борьбу с современными врагами человечества - немцами, или сбор денег на танковые колонны, или речи в защиту нашей родины, или вот эти записки в поучение потомству, - все такое, связанное с именем родины, Церковь, верую, благословляет и благословит.
Несомненно, у архиерея есть более высокие и специальные духовные задачи: религия, внутренняя жизнь души, церковное устройство, наставления о вере, богословские труды. Среди моих рукописей лежит довольно материала и по этим вопросам.
Но всему особое время: иногда и архиереи могут больше отдаться общественным делам, не забывая, конечно, главного своего дела - молитвы и служения словом, благовестия, как сказали в свое время апостолы, избирая специальных семь диаконов на общественное обслуживание бедных, сирот и вдов в первые дни христианства, чем сначала занимались сами апостолы. И наша Церковь всегда шла с жизнью своего народа: история преодоления татарского ига, изживание Смутного времени, двенадцатый год, благословение освобождения крепостных крестьян, теперь сотрудничество с Советским Союзом народов, - все это благословляет и меня.
Итак, Господи, благослови!
ДЕРЕВНЯ
Мой отец, Афанасий Иванович Федченков, родился крепостным. Его отец Иван Ильин и мать Наталья принадлежали помещикам Вельского уезда Смоленской губернии Баратынским. Иван Ильич был плотником и столяром на дворне. Так назывались крепостные крестьяне, служившие в помещичьем хозяйстве, или, как говорили, имении, в отличие от крестьян земледельцев, живших в деревне (или в селе, если там был храм). К дворне относились управляющий барским поместьем, или иногда бурмистр; чином ниже - конторщик, заведовавший письмоводством; приказчик, исполнявший приказания управляющего по сношению с народом; после, в мое время, называли его 'объездчик', потому что его всегда можно было видеть верхом на лошади с кнутом, или приглашающего крестьян на полевые работы, или наблюдающего за исполнением их. Я помню такого объездчика - Тимофея Ивановича и его жену, всегда розовую женщину. Ее именем никто не интересовался, довольно было, что она 'жена Тимофея Ивановича'. Не знали и фамилии их. Зачем это знать о 'маленьких' людях? От многолетней езды у него и ноги выгнулись колесом, нос был всегда красноватым: вероятно, укромно выпивал, но это никого не касалось. Потом шли; ключник, владевший ключами от амбаров с хлебом; садовник, выращивавший господам (а иногда - еще раньше - и управляющем) ранние огурцы, дыни, ухаживавший за стеклянной оранжереей при барском доме, с персиками и разными цветами. Повар на барской кухне. Лакей в барском доме, экономка, горничная, которых мы мало и видали, как и вообще господ; кузнец, плотник, кучера - один или два специально для барской конюшни, он же почтарь, а третий - для управляющего и общей конюшни. Собачник, ухаживающий за целым особняком с гончими собаками для барских охот. При мне был кривой на один глаз Иван Родионыч, старый вдовец. Потом пчеловод, помню иконописного бородатого старца удивительной кротости: его можно было видеть лишь на огороде под горой, где был и чистенький пчельник; там он и жил, как настоящий отшельник, зимой переходил в подвальную комнату под 'Тимофеем Ивановичем'. Звали его Михаилом Нестеровичем. Он был братом Андрею Нестеровичу Заверячеву, управляющему имением в 'нашем имении', а его сын, Михаил Андреевич, мой крестный, управлял уже в мое время, после панщины. Ну потом были разные подручные помощники: заведующий овчарней, птичница, коровница, пастух и проч. Овчар у нас был Гавриил Андреевич. Фамилиями мы мало интересовались: разве уж кто выделялся особо... Ах, какой это был умный и способный человек! И хитрый, но хитрость - от ума: нужно было ко всем прилаживаться, и у него уже выработалась слащавая улыбочка, когда он говорил с высшими себе. Ну а на рабочих властно покрикивал, когда нужно было. Если бы ему дано было образование, был бы из него большой дипломат. Голова! Слышал я, что у него семья живет бедно (он имел избу в деревне почему-то); но какое кому дело, что кто-то живет впроголодь? Об этом мало думали тогда... Пастух был последним в ранге всех этих служащих, и когда хотели указать на самое низкое и бедное житье, то говорили: 'Смотри, а то пастухом будешь'. И всех нас звали 'дворней', вероятно, от слова 'двор', 'придворные'. Помещичий же дом был по подобию царского дворца центром, а мы, окружающие, и составляли его 'двор', или, говоря более униженно, 'дворню'. Ни мы сами себя, ни даже земледельцы-крестьяне нас не очень высоко почитали, так что слово 'дворня' произносилось скорее с неуважением, хотя мы, собственно, составляли уже промежуточный слой между высшим, недосягаемым классом господ и крестьян, мужиков. Управляющий же,
