своенравный, с собственным умом и весьма одаренный.
Не буду говорить о менее значительных группах: возвращенцах, утвержденцах - они открыто сочувствовали советской политике и идеалам. Должно упомянуть наконец (хотя они были прежде всех) и про сменовеховцев. Из них наиболее видные писатель граф А.Толстой, Устрялов и другие. Но их значение было весьма важное: они в самом начале эмиграции поняли свою ошибку и бесплодность вне Родины, переменили 'вехи' и возвратились домой. Разумеется, их осуждали. Но бессильно... А несколько лет назад уехал и Куприн, чтобы хоть умереть 'дома'.
Все эти движения показывали постепенно, что в эмиграции началось обратное движение - на Родину, с принятием советской власти.
Но наряду с этим продолжали существовать и антисоветские организации. На первом месте нужно, конечно, поставить тех же добровольцев. После эвакуации и разъезда из лагерей полуострова Галлиполи они оставили себе это имя - галлиполийцы. Легально существовать им, как военной организации, в чужих странах было невозможно, поэтому они назвались по случайному признаку места первой остановки в Галлиполи, но в самом деле они, как всем известно, были военно-политической организацией. И одной из их задач были террористические акты в России: об этом говорили открыто, считая благим делом для родины.
По смерти генерала Врангеля во главу добровольцев вступил генерал А.П.Кутепов. После нескольких лет руководства галлиполийцами он сам погиб. Какая-то организация под видом полицейских арестовала его на улице, посадила в автомобиль, и он исчез. Что с ним случилось, никто толком не знал. Объявили, конечно, что большевики. И это логически допустимо: на войне как на войне. Если в белой эмиграции существовал террор против 'советчиков', то почему ему не быть против белых? И многие русские приходили выражать сочувствие жене генерала, но я не пошел. 'Если ты борешься против Советов, то принимай и все последствия этой борьбы', - думал я. И кроме того, позиция лояльности Русской Церкви повелевала мне быть в стороне от такого темного дела.
На его место вступил генерал Миллер, возглавлявший антисоветский фронт в Архангельске. Этот человек был очень корректный, почтенный, культурный и осторожный. Но и он погиб тем же неизвестным путем похищения. Тут уже принял участие свое изменник, генерал из новых - Козмин. Когда я был в Белой армии, видел его только раз на полковом обеде. И тогда он мне не понравился: что-то затаенное и хмурое почудилось мне в нем. Чутье мое оказалось верным. Он куда-то исчез. Говорят, переправился в Советскую Россию. А жена его, русская певица, была обвинена судом в соучастии и кончила свою жизнь в тюрьме.
Была еще одна организация - 'Братство русской правды'. Я не знаком со всеми этими группами. Но из листков 'Братства' я видел, что оно занимается агитацией внутри России против советской власти, призывает к террористическим актам и т. п. Митрополит Антоний открыто дал свое благословение этой организации. К этой организации принадлежали преимущественно все те же правые, известные за границей. Шли потом слухи, что там есть провокаторы. Впрочем, эта организация не пользовалась ни хорошей репутацией, ни особыми симпатиями среди эмигрантов, хотя чуть не во главе ее стоял сенатор Т.
Расскажу о себе лично, о своей тяге на родину. Это желание и мысль у меня сложились давно, сразу после Карловацкого собора. Я тогда почувствовал себя чужим для эмиграции. В 1924 году я рад был бы, если б чехи отправили меня не в Сербию, а в Россию. Потом начались церковные споры между Антонием и Евлогием, это еще сильней увеличило мою тягу 'домой', прочь от этих бесконечных групповых политических дрязг. Я через одного знакомого решил связаться с торгпредством в Париже. Кажется, тогда во главе его был Раковский. Оттуда передали мне, чтобы я заполнил анкету, где одним из пунктов было осуждение 'белого движения'. Я отказался от этого и просил передать следующее;
- Могу написать лишь о своем признании советской власти, а в церковном отношении буду подчиняться митрополиту Сергию.
Все это дело велось с тайного согласия моего начальника по Богословскому институту митрополита Евлогия.
- Я и сам бы поехал в Россию, - сказал он мне уныло, когда я предупредил его о желании моем начать эти хлопоты.
Торгпредство согласилось на мои условия и телеграфно снеслось с московским правительством. Оттуда через три дня пришел ответ: дать советскую визу для въезда на родину. И мне предложено было явиться к шести часам вечера уже лично в торгпредство и подписать там нужные документы.
Но в двенадцать часов дня митрополит Евлогий с нарочным присылает мне письмо, где пишет (приблизительно): 'Дорогой Владыка! Именем Божиим умоляю Вас: откажитесь от поездки в Россию. Слухи об этом как-то проникли уже в ряды эмиграции и вызывают лишь большой соблазн, что архиерей едет в Советскую Россию. Оставайтесь здесь, а мы Вам найдем более важный пост. Прошу ответ дать по телефону'.
Меня не интересовал 'новый пост', но упоминание имени Бога - вот что остановило мое внимание. Подумав, я пошел к телефону и сказал о согласии своем. Закрыв трубку, я невольно разрыдался, вышел в институтский сад и так четверть часа гулял со слезами. А перед вечером сообщил по телефону о своем отказе.
- Почему? - спросили у меня.
- К моему сожалению, я не могу объяснить этого по телефону. Но только сердечно благодарю вас за все хлопоты и полученное разрешение.
И доселе я часто жалею об этом отказе. Многое в моей жизни пошло бы иначе. Но сделанного не воротишь. Одно лишь успокаивает, что я это сделал ради упоминания имени Божия да исполнил мольбу старшего. По нашему учению, из послушания не выйдет дурного. А может быть, и добро получилось? За границей я остался верным Церкви и проповедовал как ее истинность, так и правду об отношении к ней советской власти. Таким образом, вражда к советской власти в массе эмиграции постепенно слабела, заменялась, наоборот, разочарованием в 'белом движении', а тяга к Родине постепенно увеличивалась. А непримиримые - кто старел, кто приспосабливался, влияние их становилось ничтожным. Можно упомянуть и про другие некоторые организации антисоветского характера. Был 'Национальный комитет' во главе с А.В. Карташевым, проф. Петербургской Духовной академии и министром исповеданий при Керенском. Существовала 'Торгово-промышленная группа капиталистов'. Издавались две большие газеты: 'Последние новости' под ред. П.Н.Милюкова и 'Возрождение' под ред. Струве, а потом некоего Семенова. В Берлине издавалась Гессеном 'Русь', в Белграде - 'Новое время' и 'Царский вестник'. Все это известно. И писать мне о них нечего, запечатлелась, впрочем, фотография, снятая на банкете по случаю какого-то торжества 'торгово-промышленников'. Большой стол с массой бутылок вина. Кругом стоят промышленники. Многие из них толстые. И у меня блеснула мысль: неужели вот для этих богачей нужно воевать против советской страны рабочих. Неужели христианство стоит за этих сытых людей, а не бедняков? Нет и нет! Это какая-то ошибка, что будто Церковь должна защищать интересы собственников вообще, а богачей в частности!
Была и масса других организаций: профессоров, писателей, инженеров, казаков, украинцев, кавказцев разных сортов и т.д. Но они не имели большого влияния на массу, а действовали в собственном кругу. Да всего и не опишешь... В общем, русская эмиграция в Париже довольно многочисленна и деятельна, другого такого центра не было нигде, включая и Нью-Йорк. Молодежь, религиозно-настроенная, в довольно большом количестве группировалась в ИМКА, и там велась большая работа: лекции, курсы, печать, детский отдел.
Теперь нужно обратиться к краткому описанию церковной жизни во Франции. Ее возглавлял, как уже писалось, митрополит Евлогий. Сначала он жил в Берлине, а с передвижкой эмиграции в Париж приехал туда и он, заняв русский собор на рю Дарю. Он умело организовывал приходы, которые, впрочем, возникали сами, вызываемые религиозной потребностью эмигрантов как в Западной Европе, так и в других местах: Африке, даже Индии и проч. И его делом было создание Богословского института, где училось до пятидесяти студентов на трех курсах и четвертом дополнительном. Лекции велись профессорами (прот. Булгаковым, Карташевым,, Вышеславцевым, Флоровским, Ильиным, Безобразовым, Зеньковским, Франком, мною и по вызову). Жизнь студента была поставлена на церковный лад: ежедневные обязательные утренние богослужения, подрясники, чтения жития святых за обедом - по монастырскому обычаю. Политическая жизнь не проводилась в институте, но, разумеется, она была антисоветская, хотя и не резко.
