Миру — мир.
Доун.
В ноябре снова зарядили дожди, подвал затопило. Бойлер сломался, и однажды субботним утром всем семерым обитателям дома пришлось мыться под холодным душем. Чтобы слить воду и вырыть яму для дренажного насоса, Говард призвал на помощь Джулиуса.
Отец и сын часами трудились бок о бок и без конца спорили. Говарду не нравилась привычка Джулиуса наполнять ведра до краев, а на лестнице проливать половину воды.
— Лучше наливай до половины — больше успеем, — заметил Говард.
— А ты перестань болтать — больше успеем, — съязвил Джулиус.
К их чести, они просушили в подвале пол и выложили цементом небольшую нишу для насоса. Но главное огорчение поджидало их, когда переставляли мебель. Среди опилок Джулиус нашел нечто непонятное, величиной с крупную картофелину.
— Что это?
— Положи на место, — велел Говард.
Джулиус не послушался, сдул опилки и увидел полупрозрачный белый предмет мягких очертаний, перехваченный узкой стальной полосой.
— Что это?
— Ты что, не слышишь? Положи на место!
— Ну пап, что это такое?
— Сердце. Это я придумал, когда работал в «Фэй-Бернхард», в те несколько месяцев, когда ждал…
Джулиус хихикнул:
— Шутишь! Сердце? Ты сделал сердце?
Недоверие в глазах сына стало для Говарда последней каплей.
— Отдай и убирайся! — заорал он.
Джулиус сунул ему сердце и неторопливо вышел из подвала. Говард дождался, когда закроется дверь, и упал на медную кровать. Из груди его вырвался стон, и Говард поник, сжимая сердце в руках.
— Где папа? — спросила Джулия, застав Джулиуса чистеньким, только что вымытым у телевизора, с ногами на журнальном столике.
Тот пожал плечами:
— В подвале, наверное.
— Давно закончили?
Узнав, что прошел не один час, Джулия осторожно спустилась в подвал, но Говарда и след простыл — лишь расставленная по углам рухлядь да острый запах свежевыкопанной глины. Снаружи донесся тревожный рокот мотора, и Джулия ринулась вверх по ступенькам.
Выглянув из люка, она увидела на дорожке «бьюик». Мотор работал вхолостую, из выхлопной трубы вырывался сизый дым, в тусклом свете приборов виден был человек за рулем.
— Что случилось? — спросил Уилл, подоспев на тревожный звук шагов.
Джулия, бледная, с застывшим лицом, не сводила глаз с машины.
— Твой папа, Уилл… он пропал несколько часов назад, и у меня недоброе предчувствие…
— Я приведу его, — вызвался Уилл и пошел к машине.
Но Джулия резко остановила его: «Нет, Уилл!» — и отправила домой. «Я сама», — сказала она.
Мотор работал неровно, с перебоями, словно больное сердце. Этот звук напомнил Говарду о малодушном отце, умершем в кресле от удара. Скрючившись за рулем «бьюика», скрытый от лунного света густой хвоей сосен, Говард вертел в руке искусственное сердце. Может статься, он изобрел его не ради отца, а чтобы укрепить свой собственный немощный дух? Если так, что проку от его изобретения? Нет у него больше ни воли, ни мужества, ни страсти.
Услыхав шорох шагов по гравию, Говард сунул бесполезную игрушку в карман пиджака.
Джулия осторожно приоткрыла дверцу. Говард уставился на нее невидящим взглядом.
— Выходи, милый, — попросила она. — Давай поговорим.
— Не о чем разговаривать.
— Говард, пожалуйста! Замерз?
— Нет.
— Ты весь дрожишь. Почему не надел куртку потеплей?
— Потому что собрался покончить с собой.
Джулия застыла на месте.
— Замерзнуть, как Скотт в Антарктиде? Да?
— Может быть.
Джулия затаила дыхание, пытаясь постичь чудовищный ход мыслей мужа. Безусловно, он давно все решил. Все приметы были налицо, однако она закрывала на них глаза. Но Джулию душил гнев: как мог он задумать такое? И чувства ее сразу нашли выход.
— Говард, не смей! Сейчас же вылезай из машины!
— Я въеду в дерево.
— Не въедешь!
— Я не ребенок. — Говард нахмурился, возмущенный ее командирским тоном. — Я взрослый человек! Перестань мне указывать. Если ты работаешь, это не дает тебе права мной командовать!
Джулия постаралась взвесить каждое слово, прежде чем его произнести. Как-то раз Говард упрекнул ее в невежестве из-за того, что она не работала, а теперь сам боится осуждения.
— Конечно, Говард, ты взрослый человек, — ответила она. — У тебя жена и трое детей. Но ты не имеешь права нас покинуть.
— Я неудачник. Что я ни делаю, все без толку. Я сдаюсь.
— Нельзя сдаваться. Разве это по-мужски — бросать семью?
— Я не бросаю семью. Я свожу счеты с жизнью.
— Ты меня бросаешь, Говард! — закричала Джулия. — Неужели ты меня вот так оставишь?
Говард взглянул на жену: губы дрожат, глаза гневно сверкают, ветер треплет волосы. Сколько же решимости в этом хрупком теле! Как смеет он оставить такую женщину? Она вместе с ним прошла три континента. И все же именно ее непреклонность мешала ему в последние годы. Сейчас она боялась потерять его, и Говард невольно восхитился ее преданностью.
— Говард, на улице минус четыре! Прошу, пойдем домой, а то оба умрем от воспаления легких!
Говард сглотнул, покачал головой:
— Джулиус потешался надо мной. Он меня в грош не ставит.
— Господи, мальчик помог тебе расчистить подвал! Поблагодари его, похвали, будь с ним помягче! Детям с тобой стало неинтересно!
— Другими словами, я заслужил их презрение?
— Другими словами, подари им хоть капельку любви — и, может быть, они отплатят тебе любовью. Ну же, пойдем! Тебя ждет письмо, очень важное.
Не успел Говард раскрыть рта, как Джулия поспешила к дому. Остановилась на крыльце, дыхание паром вырывалось у нее изо рта. Из чистого упрямства Говард продолжал сидеть в машине. И тут, будто в знак согласия с Джулией, «бьюик» дернулся и двигатель заглох.
Письмо
