собственная радость.
Он медленно провел пальцем по ее щеке, точно не мог поверить, что она рядом.
— Ты не исчезнешь, правда? — Его слова подтвердили догадку Энджи. — Я думал об этом с того момента, как мы встретились, и сейчас…
— Я никуда не собираюсь уезжать, — счастливым тоном заверила она его.
— Только со мной?
— Только с тобой.
— Поцелуй меня, поцелуй меня… — Его губы снова ласкали ее рот. Солнце никогда не дарило ей столько тепла, воздух не казался таким нежным, жизнь — такой прекрасной.
Бернардо чуть откинулся назад. Его трясло.
— Мы должны ехать в Монтедоро, — прерывисто выдохнул он. — Я не доверяю себе, когда я с тобой наедине. — Он быстро поцеловал ее еще раз. — Поехали!
Нехотя она вложила пальцы в его руку и последовала за ним к машине. Ее охватило мечтательное настроение, не оставлявшее ее на всем пути в горах.
Монтедоро переживал пик летнего процветания и еле выдерживал напор туристов. День был ярмарочный. И это только усиливало хаос. На крохотной площади, самой высокой точке маленького города, добавилось еще пятьдесят лотков. Владелец каждого киоска приветствовал его криком «Е, Signor Bernardo» и вежливо наклонял голову в сторону Энджи. Она начала сознавать, что ее с любопытством рассматривают со всех сторон.
Они остановились в крохотном монастыре, чтобы выпить чаю. Настоятельница, мать Франческа, приветствовала Бернардо как благотворителя. А маленькая пожилая монахиня заставила его поклясться, что он не уйдет, пока не попробует ее новое печенье. Он торжественно обещал.
Энджи снова почувствовала на себе любопытные взгляды. Мурашки пробежали по спине. Похоже, Бернардо намеренно показывает ее «своему народу». Но это же глупости. У них легкий флирт. И ничего больше.
Однако происходившее явно начинало выходить из-под ее контроля.
В этот момент раздался стук в парадную дверь. Его сменили громкие крики и детский плач. В коридоре послышались шаги. Мать Франческа поспешно вышла и через мгновение вернулась с огорченным видом.
— Девочку толкнули, и она покатилась по улице. А доктор Фортуно уехал, — пояснила она. — Ее принесли к сестре Игнатии, она медсестра в нашей лечебнице.
Бернардо быстро посмотрел на Энджи.
— Я доктор. Могу я помочь? — моментально спросила Энджи.
— Я была бы очень благодарна, — ответила монахиня. — Мы боимся, нет ли у ребенка переломов.
Монастырская лечебница оказалась маленькой комнатой с одной кроватью и скудным медицинским оборудованием. На кровати лежала девочка лет восьми и горько плакала. Возле нее стояла старая женщина в черном. Темное, морщинистое лицо, седые волосы, покрытые черным шарфом. Сестра Игнатия говорила с ней на сицилийском диалекте, показывая на Энджи. Женщина моментально загородила собой девочку и распростерла руки. Пролился поток сицилийских слов, значение их было абсолютно ясно.
Сестра Игнатия успокаивала ее, объясняя, что Энджи — доктор. Но вначале, по-видимому, бабушка девочки наотрез отказывалась этому верить. Мол, такая молодая не может быть доктором. Даже не зная языка, Энджи без труда понимала ее.
Но была вроде бы и другая проблема. Старуха не утихомиривалась. С яростным видом она показывала на брюки Энджи.
— Прости, — Бернардо испытывал большую неловкость, — это очень консервативный город, особенно старшее поколение…
— Ты хочешь сказать, что мои брюки ей не нравятся? — спросила Энджи.
— В ее время брюки носили только… — Бернардо замолчал.
— …плохие женщины, — закончила за него Энджи. — Все правильно. Я понимаю.
Бернардо попытался уговорить бабушку. Но речь шла о деле, которого перемены не касались. Она не могла уступить даже ему, авторитетному для нее человеку, и оставалась непреклонной.
— Бесполезно, — сказала ему Энджи. И обратилась к настоятельнице: — Если вы поручитесь за мою хорошую репутацию, уверена, эта женщина прислушается к вам.
Настоятельница кивнула, и снова полился поток быстрой речи. Лицо пожилой женщины немного расслабилось, она неуверенно посмотрела на Энджи. Но не отступила. В этот момент девочка зарыдала с новой силой.
— Ну, все. Я приступаю к работе, — твердо объявила Энджи. Она шагнула к кровати, и, к ее облегчению, бабушка не остановила ее.
К счастью, у девочки не оказалось серьезных повреждений. Только синяки и ссадины и никаких переломов. С помощью сестры Игнатии она смыла пыль и грязь, почистила и перевязала раны.
— Надо показать ребенка доктору Фортуно, когда он вернется, — помня о профессиональном этикете, сказала Энджи. — Может быть, он найдет нужным послать ее на рентген. Но я думаю, в этом нет необходимости. Если он захочет поговорить со мной, я буду рада.
Она улыбнулась девочке, и та улыбнулась ей в ответ, очевидно решив, что тетя хорошая. Бабушка, монахиня и Бернардо напряженно наблюдали за ними.
Они ушли из монастыря, переплетя пальцы рук. Бернардо ничего не говорил. Только иногда с любопытством поглядывал на Энджи и чуть улыбался.
— В чем дело? — не выдержала она.
— Ты выглядела там совсем по-другому. Так много разных Энджи.
— Нет, я только одна. Правда.
— Значит, у тебя тысяча лиц.
Он поднял ее руку и поднес к губам.
— Теперь я и правда верю, что ты доктор, — признался он, когда они гуляли по улицам. — Как ты приняла на себя ответственность, как справилась с этой тупой женщиной… Она даже ко мне не прислушалась, потому что думала… ну… — Он пожал плечами. — Но поверила настоятельнице.
Заметив неосознанную властность этого «даже ко мне», она подумала, что он больше Мартелли, чем ему бы хотелось признать.
— Просто не верится, что она так вела себя только из-за того, что я в брюках.
— Всего двенадцать лет назад сицилийская женщина опубликовала автобиографический роман о девушке, которая стала городским изгоем потому, что хотела носить брюки, — ответил Бернардо. — В наших краях книга стала бестселлером. И моя мать рассказывала мне о женщине — она сама ее знала, — у которой не было шанса выйти замуж. «Она имела мужчину». Вскоре я узнал, что значит «имела мужчину». Ее видели, как она сидела в кафе за столиком на открытом воздухе рядом с мужчиной и пила кофе.
— И больше ничего? — возмущенно спросила Энджи.
— И больше ничего. Здесь нелегкое общество для женщины, особенно для женщины из чужой культуры.
— А та женщина, что пила кофе с мужчиной, принадлежала к чужой культуре?
— Я не знаю, — поспешно ответил он. — Стелла ждет нас с едой.
Стелла доставила себе удовольствие — украсила стол цветами и каждое блюдо подавала на лучшем фарфоре. Она взволнованно ожидала приговора Энджи каждому блюду.
— Слава богу, — выдохнул Бернардо, когда она, наконец, оставила их вдвоем пить кофе. — Я хотел быть наедине с тобой весь день, но все время кто-то мешал. А сейчас уже и день прошел.
— Еще не совсем прошел, — возразила она и встала у окна, выходившего на долину. Темнота спускалась все ниже и постепенно закрыла все, только несколько огоньков мелькали далеко внизу. Волшебное место, переполненная счастьем, подумала она. И самое прекрасное волшебство — быть с Бернардо.
— Я рад, что ты видишь мой дом таким, как сейчас, — проговорил он. — Когда он по-настоящему красив.
