в сторону центра Восточного Берлина, больше похожего на окраину с его новостройками да башенными кранами. Они проехали Александр-плац, оккупированную голубями. Сергей узнал эту площадь по телебашне с серебристым шаром. Бросился в глаза монумент-грибок «Вселенские часы», грязноватая стеклянная крыша железнодорожного вокзала и здание, похожее на универмаг, с надписью «Zentrum» — универмаг, наверное, и был.
Водитель свернул.
— Вас ист дас? — вспомнил Сергей и показал на красивое здание с непроницаемыми коричневыми окнами-зеркалами, мимо которого они проезжали.
Из тирады, последовавшей в ответ, все-таки удалось понять, что это Дворец республики («Республик-палац»). Свое «вас ист дас» Кузьмин пускал в ход еще несколько раз, когда они проезжали мимо темной громады собора, мимо старинных порталов здания оперы, мимо конной статуи Фридриху II, по суматошной Унтер-ден-Линден. А Бранденбургские ворота, под которыми они проскочили, Сергею были знакомы и без «вас ист дас», от которого у водителя уже начала дергаться щека.
Они въехали в Западный Берлин, и сразу что-то изменилось. Как будто из редколесья вдруг попал в чащобу. Все гуще, резче, навязчивей: реклама, витрины магазинов, люди.
«Так у Гюнтера есть выход на галерейщиков! — наконец дошло до Сергея. — Наверняка у него есть знакомые и среди антикварщиков! А что, если я попал не глядя? Что, если господин Рицке действительно занимается контрабандой раритетов? Что, если это с его подачи меня так тщательно обыскивали на польской границе — отвлекающий маневр?! Почему бы и нет?!»
Галерея находилась на Констанзер-штрассе на двух этажах пятиэтажного дома из серого камня с трогательными французскими балконами. У входа в галерею, прячась от солнечных лучей под тентом, Кузьмина ждала… Лера. У Сергея возникло неодолимое желание наброситься на свою бывшую невесту и, не сходя с места, учинить ей скандал. Но на улице было слишком много народу — мирные немецкие бюргеры. И не то что не хотелось шокировать их, — развлекать не хотелось.
Водитель никуда не уехал, остался ждать Сергея. Так что весь разговор между русскими происходил на его глазах. Это тоже сдерживало.
— Ты что себе позволяешь?! — улыбаясь, словно он произносил комплимент, прошипел Кузьмин.
— Ты о картинах? Гюнтер сказал, что не может тебя найти и что дело срочное, — стала объясняться Лера. — Ты что, хочешь отказаться?
— Ты ничего не поняла. Это провокация.
— Провокация? У тебя температура! Или у нас с сегодняшнего дня опять холодная война? Да ты у него в ногах должен валяться, благодарить за то, что он тебе устроил персоналку и так быстро.
— Вот именно — в ногах. Поваляюсь, поваляюсь, а потом вдруг неожиданно выяснится, что картины непродажные, потому что я хреновый художник. А в договоре стоит такой маленький пунктик: о покрытии части убытков за счет автора. И кто платить будет? Твой папа?
— Оставь папу в покое. Надо будет — заплатит. Это ты ничего не понял. У Гюнтера большое сердце. Он просто душка и рад помочь ближнему. Кстати, прежде чем отправить картины сюда, он приценился к ним. Они ему понравились. Одну, он сказал, купит точно. Можешь меня ревновать, но он мне очень симпатичен.
— Прекрасно. Вот и жени его на себе.
«Одну он купит! — возмутился Кузьмин. — Знаем мы эту одну — портрет Вероники. Но этот портрет не продается!»
— А что касается картин, — сказала Лера, не обратив внимания на совет женить на себе Гюнтера, — ты мне еще спасибо скажешь, что все так классно получилось. Не отдавай им больше пятнадцати процентов. В крайнем случае — семнадцать. Это по-божески.
— Да не будут они ничего продавать! — возмутился Сергей. — Как ты не можешь понять. Это же мафия! — Он чуть было с ходу не записал и Гюнтера, и галерейщика в контрабандисты, но вовремя прикусил язык. Эту версию он выдвинул в шутку. И ничего в ее пользу у него не было. Только желание доказать, что «жутко правильный» господин Рицке не такой уж и правильный. — Пойми, это все фикция. Чтобы отвлечь меня и в конечном счете унизить в глазах… Вот здесь вы и сошлись! Вот здесь ваши цели и совпали! Ведь ты для этого подменила картины! Признавайся! Чтобы я понял, что без тебя, без твоего папочки, только с кисточкой в руках я ноль без палочки!
— Оставь папу в покое, — с металлическими нотками в голосе проговорила Лера. — Да, картины подменила я. Мне было больно, мне было гадко. Сначала я хотела сделать так, чтобы тебя вообще повязали на границе, как советовала мама.
— Ах, мама! Эта твоя мама!.. — взвился Сергей, позабыв про улыбку. Несколько прохожих посмотрели на него с удивлением.
— Не трогай маму! — перебила его Лера. — Я ее все равно не послушалась. Я решила ответить добром на твое зло. Ты — художник. Европа — это шанс. Вот я и дала тебе этот шанс. Дала, потому что люблю тебя. Сам бы ты на такой вариант ни за что не согласился.
— Вот только не надо выворачивать ситуацию наизнанку и делать из себя святую! Шанс она мне дала. Себе ты шанс дала, вот что! Если бы не Рицке с его знакомым галерейщиком…
— Вот видишь, риск оправдался… Ладно, не будем спорить, кто кому, когда и что дал, — улыбнулась Валерия. — Твои картины выставляют. Радуйся.
— Ничего-то ты не поняла, — тяжело вздохнул Сергей.
Отказаться от контракта с картинной галереей у Кузьмина не хватило духа. И это несмотря на то, что пункт о возмещении возможных убытков в контракте все-таки стоял, а значит, успех персональной выставки никому не известного русского художника был очень и очень сомнителен. Но согласно другому пункту договора убытки эти брался покрыть… господин Рицке.
Сергеи все прекрасно понял. По сути, он подписывал контракт не с картинной галереей, а с Понтером. И всем остальным было прекрасно понятно, что если бы не Рицке, никто бы с русским по поводу выставки его картин ни в этом месте, ни в другом даже разговаривать не стал. Как правильный человек, Гюнтер, конечно же, ждал от своего соперника правильных реакций за свою услугу: оставить в покое его невесту. Но будь Кузьмин в десять раз правильней господина Рицке, он и тогда не смог бы выполнить этот сам собой разумеющийся пункт молчаливого джентльменского договора. Причина проста: теперь уже Сергей без Вероники не мог. Он не улетел сразу в Петербург, он остался в Берлине, зная, что произойдет. И это произошло.
Вероника заслонила собой весь мир. Он думал о ней, она мерещилась ему в толпе. Он вновь и вновь прокручивал в своем воображении все те редкие встречи, которые у них были, пытаясь по ничего не значащим фразам вычислить истинную причину, по которой Вероника согласилась выйти замуж за Гюнтера. Не верил он, что из-за денег. Не могла она из-за денег. Существовала другая причина, о которой Вероника предпочла умолчать, даже во вред себе. Знай Сергей эту причину, и он сделал бы все возможное и невозможное, чтобы устранить ее. Но как узнаешь?! Свои (это Оглоблин и остальные) сами были немало удивлены, когда поняли, на ком собирается жениться их (без иронии) благодетель. А к чужим (Рицке и остальные) не подступишься.
Сергей, что очень метко, но не очень красиво называется, подсел на Веронику. Он думал, что не сможет прожить без нее и дня. Но, как оказалось, смог и даже не один день. По условиям контракта Кузьмин должен был принимать самое активное участие в оформлении выставки, присутствовать на вернисаже и в последующем… являться в галерею на два дневных часа для общения с посетителями. Эти условия словно были продиктованы лично господином Рицке с целью оставить русского без свободного времени, чтобы тот не смог потратить его на Веронику. Пришлось согласиться с надеждой, что времени на Веронику все же хватит.
Оформление выставки продолжалось несколько дней. Уже к концу второго были готовы рекламные плакаты, буклеты и пригласительные билеты для постоянной клиентуры. На вернисаж были приглашены газетчики, фоторепортеры из модных журналов и телевизионщики с одного из местных, русскоязычных кабельных каналов. Все было солидно, на полном серьезе. Так что Кузьмин ко дню открытия своей первой персональной выставки как-то незаметно порастерял, казалось, неисчерпаемый запас скепсиса относительно успеха этого мероприятия.
