счастье, а он и не замечает, глупый. Променял семью на городские развлечения.
Нездоровый образ жизни уже наложил отпечаток на его фигуру. Однако удача все еще сопутствует ему. В отличие от многих других, менее счастливых и, быть может, более достойных мужей, он может спокойно проводить время в своем клубе, путаться с девками, не беспокоясь, что жена наставит ему рога. Энн-Олимпия — человек слова. Неплохо было бы дать невестке понять, как Эстер ее уважает, как-нибудь ощутимо выказать свое расположение к ней. Но пока все мысли Эстер были заняты другим важным делом, и она не хотела отвлекаться. Дело в том, что настоятель собора Святого Павла передал почетный заказ в ее мастерскую.
Письмо настоятеля прочел для нее Питер. С ним же Эстер и обсудила детали выполнения заказа.
— Мама, это большая честь для нашей мастерской. Представь, из сотен лондонских мастеров именно тебе поручили сделать жезл, или, как по-старому настоятель его называет, посох. Ты должна сама его сделать. Для тебя это важно. Ты ведь всегда говорила, что серебро должно быть не только украшением, но и приносить пользу. Жезл — незаменимая вещь, без него ни одна служба не проводится.
— Я подумаю, — только и ответила Эстер на его сбивчивую тираду. Она прекрасно понимала, что он имеет в виду, почему подбадривает ее. Эстер давно уже не бралась за церковные заказы, хоть и любила эту работу. И дело не в сложности. Ее руки, сухие и маленькие — возраст давал о себе знать — были все так же подвижны и ловки, как прежде, пальцы хранили былые навыки. Но каждый раз, когда приходил заказ на церковную утварь, в душе опять начинала саднить давняя незаживающая рана. Горечь утраты с новой силой вспыхивала в изболевшемся сердце.
Эстер довольно долго вынашивала идею рисунка. Внутренняя работа шла постоянно, чем бы Эстер ни занималась в этот момент. Воображение четко и ясно рисовало ей какие-то детали: простота и изящество формы, четкость и плавность линий — но чего-то не хватало, и потому на бумагу эскиз не ложился. Эстер несколько раз брала в руки карандаш, но все время откладывала.
Решение пришло неожиданно. Как-то вечером, сидя за своим рабочим столом, Эстер вдруг представила себе всю картину целиком. Все было настолько ясно и просто, что она удивилась, как это не пришло ей в голову раньше. На следующее утро Эстер зашла в мастерскую Энн-Олимпии. Невестка работала над серебряной сахарницей и уже почти ее заканчивала. Эстер сразу перешла к делу, она не любила ходить вокруг да около.
— Я хочу, чтобы ты работала со мной. Настоятель собора Святого Павла заказал нам посох. Что скажешь?
Обдумывая слова Эстер, Энн-Олимпия медленно отложила вазу в сторону.
— Да! С радостью! Но только подготовительную работу. Это вам оказана честь, и я не могу…
— Тем не менее, нам обеим будет удобнее, если ты перейдешь в основную мастерскую. Я понимаю, что ты здесь уже привыкла, но мне бы очень хотелось, чтобы ты встала за верстак Джосса. Он все еще пустует.
— И вы пойдете на это ради меня? — Энн-Олимпия недоверчиво покачала головой.
— Это лишь малая толика того, что я бы могла для тебя сделать. Так ты согласна?
— Конечно, конечно согласна, — сказала Энн-Олимпия, и когда Эстер уже собиралась уходить, добавила — Я хочу, чтобы вы хорошо меня узнали, так, как я себя узнала только теперь.
Эстер остановилась в дверях и, оглянувшись, пристально посмотрела на невестку. В ее словах был какой-то намек. Уж не хочет ли она сказать, что они с Питером не прочь поработать рядом?
— Надеюсь, так и будет. Мы с тобой во многом похожи друг на друга.
Как и предполагала Эстер, Питер уже не тяготился присутствием Энн-Олимпии, скорее наоборот, он был счастлив, что она рядом. Хотя она по-прежнему принадлежала другому и всегда будет принадлежать, Питер радовался, что может беспрепятственно видеть ее, слышать ее голос, а порой и работать вместе с нею. Когда она была рядом, он забывал о том, что вечером нужно идти домой, в эту скорбную обитель слез, печали и горя. Энн-Олимпия стала чаще улыбаться, у нее словно камень с души свалился. Что касается Джонатана, то он преспокойно продолжал вести жизнь, полную удовольствий и развлечений.
По предварительному эскизу Эстер Питер выточил из дерева модель будущего жезла, чтобы выверить правильность разметки, составить общее представление о целостности формы и содержании всего замысла. Были сделаны кое-какие поправки и затем точные размеры перенесены на заготовку, кусок листового серебра. Питер просто нанес на заготовку тонкий слой воска и приложил деревянный макет. Опиливанием занялась Энн-Олимпия. Неровные и шероховатые края она подточила напильником и отожгла на кузнечном горне. Остыв, серебро стало податливым, и Энн-Олимпия свернула лист в полую трубку. Она правила листовой металл до тех пор, пока края с большой точностью и плотностью не состыковались друг с другом, оставив лишь незначительный зазор для припоя. Оставалось только спаять обе части, и работа Энн-Олимпии на этом заканчивалась.
Эстер долго думала, куда поставить клеймо со своей монограммой. Это было не так-то просто, потому что давление, оказываемое на всю конструкцию при штамповке, могло нарушить форму. Пришлось напаивать уже проставленную пробу. Затем Эстер перешла к колпачкам, которые по ее замыслу должны были закупоривать трубку с обоих концов. Когда все было готово, из тонких узких полосок были сделаны кольца в соответствии с размером конуса. Они должны были укрепить шов сверху, снизу и посередине. Наконец настало время везти жезл в Пробирную палату. Управились за один день. И Эстер снова засела за работу: нужно было убрать кое-какие дефекты, оставленные маркировщиками в Палате мер и весов, и провести завершающую полировку. На это ушло немного времени. Эстер залюбовалась своей работой. Это было настоящее произведение искусства, радующее глаз своим изяществом и в то же время простотой. И что самое главное — наступило исцеление, не саднила уже старая рана, Эстер обрела покой.
В первое же воскресенье Бэйтмены всей семьей собрались в соборе Святого Павла. Эстер и не думала, что их так много. Пришли и внуки, многие уже со своими семьями. Из Йорка приехали Энн с Диком. Забавно, думала Эстер, как судьба иногда подшучивает над человеком. Оба они, и Дик и Энн, выглядели так, словно не было у них разницы в возрасте. Он, казалось, скинул десяток годов, она — постарела. А вообще они неплохо смотрелись вместе. Здесь, в этой церкви, встретились, наконец, после долгой разлуки Уильям и Энн.
Прихожане повставали со своих мест, когда вошел настоятель собора в сопровождении хора и четверых служек, которые несли крест-распятие. Первое, что бросилось в глаза Эстер, это, конечно же, ее посох в руках Декана — настоятеля собора. Серебро сияло и переливалось, отражая свет, падающий из огромных окон собора, и, казалось, жезл был неотъемлемой частью соборного великолепия Серебряной звездочкой замерцал, играя, узенький колпачок посоха, словно перекинул тоненький мостик в прошлое, и перед мысленным взором Эстер встала мама. Когда-то на ее пальце вот так же блестел наперсток, сверканием своим пробудивший в Эстер чувство прекрасного и открывший для нее новый удивительный мир, мир металла.
На следующее утро Эстер снова была в мастерской, однако с каждым днем работать наравне со всеми ей становилось все труднее и труднее. В главной мастерской на возвышении поставили для нее стол, отсюда Эстер могла видеть все, что творилось в мастерской. Она уже не работала, в основном делилась опытом. К ней и впрямь ходили за советом, потому что, несмотря на то, что тело ее одряхлело, ум был ясен и светел, как и раньше. Подмастерья ее побаивались и не лодырничали. Из года в год мастерская наращивала обороты, и Эстер только насмешливо фыркала в ответ, когда ей говорили, что из ее мастерской серебряные изделия появляются с такой бешеной скоростью и в таком количестве, что за ней может угнаться разве что фокусник. У нее были отличные работники, и в этом был секрет ее успеха. Эстер решила удалиться от дел, только когда отпраздновали ее восемьдесят первый день рождения. Летисия, которая не так давно овдовела, предложила жить у нее, и Эстер согласилась. Она рассудила так: зачем мешать? Пусть Питер почувствует себя полноправным хозяином мастерской. С тех пор работы Бэйтменов шли с монограммами «П. Б», и «Д. Б».
Поскольку все братья работали в одной мастерской, Джонатан очень переживал, что его инициалы могут перепутать с инициалами Джосса, которого уже не было с ними. Чего он только не вытворял: и завитушки какие-то придумывал, и… Впрочем, это продолжалось недолго…
Питер и Джонатан проработали вместе всего полгода. В одно прекрасное утро Джонатана не стало. Он умер от апоплексического удара прямо на своем рабочем месте у верстака. Все свое имущество Джонатан завещал Энн-Олимпии, и она, воспользовавшись своим правом, заняла в мастерской место мужа.
