получилось. Мэтр той же ночью уехал куда-то на показы. Жизель перестала следить за собой, вечно ходила грязная, пьяная. А какое невинное личико, как сейчас помню, какие голубые глаза, какие клевые звуки издавала, сколько раз изображала из себя Алексис…
В одну из таких ночей мы познакомились с мужиком, он сказал, что собирается открыть оптовую торговлю в Легнице, тогда все что-нибудь открывали. Что мы могли бы там работать, три миллиона в месяц зарабатывать. Что дело, в общем, верняк. Три миллиона — это кожаная куртка каждый месяц! О которой ни одна из нас не могла и мечтать. Я видела такую на рынке, из кусочков, классную. Двенадцать курток в год!
— Ты че, глупая?! Если мы купим себе по куртке, то на следующий месяц вряд ли станем вторую покупать, а вот ковбойские сапожки купить сможем! — И мы уже друг на друга смотрим, за руки хватаемся и визжим, потому как только сейчас скумекали, что нас на самом деле ожидает!
— Так, по паре ковбойских сапожек, а потом по золотому браслету!
— Поклянись, — говорит Жизель ночью в парке, — поклянись, глупая, что мы никогда не расстанемся, и нам всегда будет так хорошо, и всегда будет такая жизнь! Своей матерью поклянись!
Поехали мы с этим мужиком на его квартиру, старую, обшарпанную, заставленную пыльным антиквариатом, каким-то барахлом. В доме старой постройки, в занюханном районе, неподалеку от Жизелькиного дома… Утром он нас за водкой послал, вытряс из какой-то вазочки гроши, к которым нам пришлось свои добавить. Осталась у меня в памяти такая картина: Жизель утром у него в ванне. В пене. Зовет меня, загораживается пеной и: ты бы предпочла какой из шампуней, если бы была на моем месте: этот, этот или этот? Поди, глупая, послушай, не стоит ли он там за дверью. Нет. Ну мы тогда хихоньки- хахоньки в ею адрес, обливаемся всем, что попадет под руку, все обшарили.
А потом долго, долго ничего. Мужик не звонил. Но дал адрес оптовой базы.
— Кинул нас.
Жизель под звездами ест сахарную вату.
Сидим на лавочке, на спинке. Все время лузгаем семечки, все время что-то жрем. Когда Жизель расковыривает болячку и слизывает кровь с колена, я сплевываю табачную слюну и размазываю прутиком. Она выковыривает спичкой у себя из-под длинных ногтей грязь, я свои обгрызаю. Она прикусывает губу, чего я даже заметить не успеваю, потому что именно в этот момент приклеиваю жвачку под лавку и только потом чешусь. А она достает флакончик поддельных духов made in france и начинает давить прыщи. Ну а я чешу себе ляжку.
— Может, еще все переменится, ты только подумай: ковбойские сапожки, кожа, золотые цепочки, шампуни «Лореаль»!
Поехали мы в эту самую то ли Легницу, то ли Тшебницу. По указанному адресу. Долго ходили по жаре. То минеральную воду пили на бордюрчике, то блуждали среди каких-то гаражей… Наконец нашли! Отдельный дом, ступеньки. Открывает женщина в тренировочном костюме.
— А такой-то такой-то здесь проживает? Здесь вроде как должна находиться оптовая база.
— Проживает, но его нет, а с этой базой ничего не вышло. Может, на будущий год. Передать что?
— Тогда… Тогда, может, вы скажете, что… что были Гжесик и Михал, что… что по поводу базы…
Возвращались мы автостопом. Шел дождь, лило как из ведра. Жизель положила голову мне на плечо и уснула, убаюканная грузовиком. Никогда больше я не видела ее, перестала с ней водиться, вообще — со всеми с ними.
Фланелевый костюм
«На Аллеях есть разные бары, мы вошли в один. Собирались выпить пива. Я заметил, что Адам с кем-то раскланивается, помню, что улыбался он как-то обеспокоенно и застенчиво. Я взглянул в том направлении. И увидел молодого человека со слегка прыщеватым, но приятным лицом с тонкими светлыми усиками. Отличный крой его костюма диссонировал с дрянным материалом. Рядом в свободной позе расположился на стуле другой юноша, лица которого я не мог рассмотреть, потому что он сидел спиной. Когда принесли портер, знакомые Адама встали. Он снова обменялся с ними поклонами, на этот раз с нежной улыбкой вежливой благожелательности. А поскольку мы молчали и меня это немного сковывало, я снова направил свой взор в сторону уходящих.
— Помощник портного, у которого я шью, — сказал Адам, как бы оправдывая второсортную элегантность юноши. — А тот второй, — задумался он, — даже не знаю кто. […]
Тогда, вспомнив нескольких новых французских романов, я в самой обшей форме что-то сказал о трансформации эротического сюжета в любовных историях. Я имел в виду сексуальные извращения. […]
— Помните нашу встречу у Хозиусов? Мы вышли от них, чтобы свободно поговорить. Потом пошли выпить пива, в ресторан на углу Иерусалимских Аллей. Так вот, когда мы там сидели, я раскланялся с парочкой молодых людей, сидевших за несколько столиков от нас. Вспоминаете? Вы еще тогда спросили, кому это я кланяюсь, правда? […] Тот юноша, которого я поприветствовал, был помощником портного. Я не запомнил бы ни этого юношу, ни его лица, если бы не один случай. Сейчас расскажу. Весной этого года я решил сшить себе фланелевый костюм. Пошел к портному, у которого шью, но не застал его в ателье. Хотел было зайти позже, но помощник портного меня задержал. Сказал, что позовет мастера. Подал мне стул. Я сел у столика, на котором лежали журналы мод. На юношу внимания не обращал. Когда же я протянул руку за каким-то журналом на подоконнике, наши взгляды встретились. Меня это удивило — я считал, что он вернулся к своей работе в соседней комнате, где стояли швейные машинки. Но он смотрел на меня».
Немецкие пенсионерки
А что! Я еще буду переживать! Такая старая шлюха, как я, не станет искать, в какую аптеку ходит меньше народа, чтобы без туристов, без очередей и чтоб где-нибудь в сторонке, в гробу я все это видала, иду в самую большую в самом центре, около Площади Нептуна. Во время прогулки меня останавливают немецкие пенсионерки. Вне себя от ярости. На всех кремовые ортопедические туфли, кремовые курточки, коричневые брюки… Отстиранные от индивидуализма водой и мылом. Короткие стрижки, седые волосы. Без макияжа, но демонстративно чистые. Разумеется, из бывшей ГДР. Жизнерадостные пожилые дамы. Годами им вдалбливали, что они не должны выделяться, должны слушать власть, на работе делать, что велит начальство, не комментировать, не думать, выполнять! После работы — на садовый участок, который им милостиво предоставила система. Трудно теперь от них требовать индивидуализма в одежде и поведении. Каждая только и смотрит, чтобы в чем-нибудь не отстать от другой. Может, слишком большие перламутровые клипсы надела? Может, снять их в туалете? А удобно ли? Особенно трудно ожидать от них изменений под старость, которая (по причине высокого уровня жизни в современной Германии) у них чересчур длинная. Зато еще более отвратительная и более неприкрытая.
И такая вот группка взволнованных останавливает меня на променаде и спрашивает по-немецки, где, мол, тут отель «Грюнвальд»?
— Никто не слыхал? — они ищут с самого утра, а перед отъездом зарезервировали по телефону номер и внесли задаток. Повторяют четко, чтобы я понял: «Hotel Grrrunwald»!
Аж кипит у них в горле это «эр».
Я знаю, что в Мендзыздроях не может быть гостиницы с таким названием, потому что большинство
