Мы.все встали, чтобы уходить, но тут знаменитый дрессировщик вдруг посмотрел на меня как-то особенно и сказал:
— Подождите, подождите! Мне, кажется, пришла в голову одна замечательная мысль! — И Дуров спросил меня: — Ты смелый мальчик?
Я на всякий случай прижался к маме и сказал еле слышно:
— Смелый…
— Кажется, мы спасены! — воскликнул Дуров и спросил меня — Хочешь сегодня быть обезьянкой?.. То есть я хотел сказать — машинистом! Хочешь? А?
Я даже не знал, что сразу ответить, но мама мне помогла:
— Ну обезьянкой, наверное, нет, — сказала она, — а машинистом, наверное, да.
— Конечно, не обезьянкой! — рассмеялся Дуров. — Я только хочу просить вашего Яшеньку прокатиться в костюме нашего Яшки на нашем паровозе, вот и всё. И не волнуйтесь, пожалуйста, ничего опасного. Хорошо?
— Не знаю, — сказала мама. — Надо спросить у мужчин. — И она спросила у папы и у меня: — Ну как, мальчики?
— Соглашайся, сынок! — сказал папа. — Другого такого случая в жизни не будет! Эх, был бы я сам поменьше ростом!..
В эту минуту мой папа был похож на слона, которого не брали в поезд.
— Ну, — Дуров ласково заглянул мне в глаза, — согласен?
— Хорошо, — сказал я еле слышно.
— Мы ничего не поняли, — сказала мама. — Говори, пожалуйста, громче.
— Ты же у нас смелый, — сказал папа.
И тогда я почти крикнул:
— Да!
Что тут началось!
Не успел я опомниться, как меня уже одевали в костюм машиниста, он пришёлся на меня в самый раз — мы с обезьянкой Яшкой оказались одного роста. Железнодорожную фуражку мне нахлобучили поглубже, из-под лакированного козырька торчал только кончик моего носа.
А из зрительного зала до нас долетала музыка — там, наверное, уже началось представление!
Я очень любил цирк и тут же представил себе, как на ярко освещённый манеж (манежем называется цирковая сцена) вышел седой мужчина в чёрном костюме — шпрехшталмейстер — и объявил:
«Первым номером нашейпро-гр-р-р-аммы!..» — и выпустил на манеж ловких и сильных акробатов. Они уже, наверное, ходят там сейчас по красному ковру на руках, делают разные сальто-мортале и всякие другие трюки!..
А потом там, на манеже, весёлые жонглёры станут кидать и ловить сразу двадцать разноцветных шариков, а на голове у них в это время будет свистеть кипящий самовар.
Там будут кувыркаться и смешно падать в опилки смешные клоуны.
Там, на манеже, будет, наверное, и ещё очень много интересного, но я всего этого теперь не увижу, потому что надо помогать Дурову, ведь только я могу заменить больную обезьянку.
Пока я так думал, из меня делали машиниста: чтобы никто не мог догадаться, что вместо обезьянки на паровозе едет нормальный мальчик, мне намазали лицо специальной коричневой краской — гримом, а на руки мне мама надела свои перчатки.
И наконец дядя Толя Дуров показал мне свой паровоз. Он был зелёный, с чёрной трубой, с блестящими медными фонарями и медными краниками.
— Всё очень просто, — сказал Дуров. — Ничего не трогай, он сам поедет, когда нужно.
— А гудок? — спросил я.
— Молодец! — похвалил Дуров. — Гудок — это самое главное! Как дёрнешь за эту верёвку, паровоз загудит. Понял?..
Ну конечно, я всё понял, и мне очень хотелось хорошенько рассмотреть этот паровоз, но кругом было так много и другого интересного, что у меня просто сразу разбежались глаза.
А через минуту я уже совсем не жалел, что не попал на представление. Оказывается, цирковые» артисты, прежде чем выйти на манеж, раз по десять проделывают все свои трюки и фокусы здесь, за кулисами.
Зритель сидит себе спокойненько на своих местах и даже не подозревает, что в это время в цирковых коридорах — за кулисами — идёт напряжённая работа, подготовка к представлению: запрягают цирковых лошадей в яркие, праздничные сбруи, до блеска натирают цирковые велосипеды, фокусники готовят свои удивительные чудеса, а канатоходцы проверяют канаты.
Здесь, за кулисами, я увидел даже больше, чем мог бы увидеть, сидя на своём месте в зрительном зале.
Но тут все забегали, заволновались — начиналось выступление Анатолия Анатольевича Дурова.
— Будь молодцом! — сказал он мне. — Жду тебя на манеже!
Анатолий Анатольевич широко заулыбался, потому что к зрителям он всегда появлялся только с улыбкой, и вышел от нас на освещённый манеж. И тут же мы услышали оттуда радостные аплодисменты— это зрители здоровались со своим любимым артистом.
Ой!.. Мне становилось то холодно, то жарко, ведь через минуту должен буду выехать на паровозе и я…
Мама стояла рядом и то бледнела, то краснела — она волновалась больше всех.
— Наш сын уже, кажется, пахнет обезьянкой, — пошутила мама от волнения.
— Пустяки! — Папа тоже волновался. — Вечером отмоем все запахи. Ототрём!
И тут откуда-то издалека раздался громкий голос:
— Давайте железную дорогу!
Мне стало страшно, но я не заплакал, потому что машинисты не плачут, и мы покатились по какому- то тёмному коридору.
Потом какой-то весёлый человек крикнул:
— Ну, Яшка, не бойся! Гуди побольше, машинист! Счастливого пути!
Я дёрнул за верёвку, паровоз загудел, и из тёмного коридора мы выкатились на освещённый манеж.
Играла прекрасная музыка, зрители весело смеялись и громко хлопали: они ждали, когда появится поезд с дуровскими животными.
Мой паровоз гудел, и я даже не заметил, как перестал бояться.
Так мы проехали целых три круга, а потом Дуров тут же, при зрителях, угощал всех пассажиров: зайцу дал морковку, кошке — молочка, мышкам — сахару, а мне — сладких орешков.
…Как давно был этот прекрасный день!
Сейчас я, наверное, уже тоже похож на слона, которого нельзя пускать в маленький поезд…
С тех пор мне никогда не попадались такие вкусные орешки.
Как я помог авиации
Когда мне было четыре года и пять месяцев, самолёты ещё назывались аэропланами, а лётчики — пилотами.
