Суть дела (сборник)

копейками, занимали свои места.

Прошло еще с полчаса мучений, но вот двигатели завыли, загрохотали, самолет мягко покатился в сторону взлетной полосы, потом вдруг лихорадочно задрожал, и Миша явственно почувствовал, как машина оторвалась от земной тверди и поплыла.

Скоро стало холодать, да так скоротечно, что он снова оделся, обхватил себя руками, скрючился, как каракатица, и призадумался о том, как он насмерть замерзнет в своем закутке под сливным баком и ни одна собака не догадается, где искать его бездыханный труп. А то на борту случится пожар и спасутся все законные пассажиры, даже какая-нибудь болонка, путешествующая с хозяйкой, а он сгорит в геенне огненной, как законченный еретик. Тут на него напало чувство какого-то преступного одиночества, и он помаленьку стал засыпать. Последняя его мысль была о том, что если бы дура Селезнева не дала ему фактическую отставку, он таких искрометных приключений никогда бы не пережил.

Проснулся Миша уже в Пулкове, от чувствительного удара – это самолет коснулся посадочной полосы. Он еще минут десять бежал, бежал, а потом вдруг встал. Снова над головой загремели шаги пассажиров, покидавших самолет, а когда шарканье и топот, наконец, стихли, Миша ударом кулака сорвал пломбу, вылез из своего убежища, отряхнулся и пошел на выход в синей летной фуражке, сдвинутой несколько набекрень. Бортпроводницы, которых, по-видимому натаскали помнить каждого пассажира в лицо, прямо остолбенели, увидев Мишу, но ничего не сказали вслед, да и что тут скажешь: не было человека, и вот он – есть.

Через много лет, когда Миша уже формально развелся с Селезневой, у него на Литейном остановился бортинженер Егоров; первым делом они отправились в «Сайгон» пить чешское пиво, и между четвертой и пятой кружками Егоров его спросил:

– Ну как, еще не женился по второму разу?

Миша ответил, что нет, не женился.

– И не женись! Ну их этих баб, от них только разбазаривание накоплений и ущемление гражданских прав. Ну скажи на милость, какой от жены, действительно, дивиденд? Постирать, прореху зашить, щи сготовить – это мы и сами можем, девиц легкого поведения пруд пруди, футбол смотреть всегда приятнее одному… А она смилуется над тобой раз в две недели, и то через душу, а все остальное время зудит, зудит!..

– Однако же все женятся, – несмело возразил Миша, – и вроде бы ничего…

– Это потому наладилась такая тенденция, что никто не понимает: мужчина и женщина, так сказать, разнопланетяне, они принципиально отдельные существа, как крокодил и, положим, сковорода! Можно крокодилу ужиться со сковородой? – и я говорю – нельзя! А главное, не нужно, совершенно лишняя это вещь!

– Хорошо: а как же продолжение рода?

– Лев Толстой писал, что ему вообще нехрена продолжаться, такая он сволочь, но это, пожалуй, слишком круто будет, я бы предложил пробирочную стезю. Ты по закону сдал исходный материал раз в три года, и всё, и сам себе хозяин, хоть спать ложись, хоть гулять иди!

– Хорошо: а одиночество?

– От одиночества страдают только дети и дураки.

И все же Михаил женился во второй раз, но это случилось гораздо позже, когда он уже был тяжелым гипертоником, кандидатом, доцентом и метил в профессора. Его избранницей была молодая интеллигентная женщина, которая отличалась тремя симпатичными свойствами: она почти не разговаривала, не знала точно по имени Президента Российской Федерации и у нее всегда был наготове стакан воды.

2010

ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО

Памяти короля Лира

Вообще детей воспитывать не нужно, потому что это занятие бесполезное: воспитывай, не воспитывай, все равно со временем вырастет фрукт, предвосхищенный и скомпонованный каким-то таинственным распорядителем, да еще он выйдет точно «ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца».

К середине 80-х годов, когда я еще учился на специалиста по холодильным установкам, у меня уже было двое детей, мальчик и девочка, Сашка и Машка, оба грязнули, плаксы и драчуны. Это было тем более возмутительно, что моя супруга Елизавета Петровна отличалась какой-то маниакальной чистоплотностью, а я ни разу не поднял руку на человека, даже когда был мальчишка и обормот.

Из прочих моих достоинств отмечу то, что я однолюб и совсем не ходок, как большинство мужчин моего возраста, – и надо же было такому случиться, чтобы в один прекрасный день, а вернее, вечер, на квартире у моего сокурсника Петухова, где мы немного выпивали и говорили о том о сем, я повстречал очаровательную иностраночку лет восемнадцати-двадцати из одной бедной-пребедной латиноамериканской страны социал-демократической ориентации, девушку высокую, статную, изящную, как колокольня Донского монастыря. И то ли вино во мне взыграло, то ли между нами пробежала волшебная искра, но черт меня дернул тем же вечером вступить с ней в непозволительную связь, запершись в ванной комнате на засов. Звали ее Марго, училась она в Калуге, в педагогическом институте, и вскоре должна была защитить диплом и отбыть на родину учить малолетних сограждан русскому языку.

Больше я ее не видал. Но вот проходит месяц, другой, третий, как вдруг из Калуги приходит заказное письмо, в котором Марго вроде бы между прочим мне сообщает, что беременна от меня и непременно будет рожать, хоть расколись Евразия на два отдельных материка, поскольку врачи отказываются ей делать восьмой аборт.

Я почти перестал есть, у меня, как у паркинсоника, начали трястись руки, по ночам я вскакивал в постели и принимался стонать, точно от невыносимой боли, так что, в конце концов, моя Елизавета Петровна сводила меня к районному невропатологу, который, впрочем, ничего определенного не нашел. Мне несколько полегчало после того, как я отправил письмо в Калугу с объяснениями, увещеваниями, почти мольбами, резонно упирая на географический фактор и здравый смысл. Я писал Марго, что, дескать, у нас так дела не делаются, что если ты один раз была с мужчиной, то это еще не повод иметь от него детей, что восемь абортов отнюдь не подогревают во мне отцовского чувства, что, дескать, я все-таки женат, pater familia, и ни на какие благополучия не променяю свою семью. Ответа на эту филиппику я так и не получил.

Зато некоторое время спустя в наш институтский комитет комсомола из Калуги пришел донос. Сама Марго, по моему убеждению, была девочка тихая, не скандальная, и, видимо, это злокозненные подружки подбили ее попортить мне, елико возможно, кровь, поквитаться и отомстить. Да времена были уже не те, умер несчастный рамолик Черненко, главный тогдашний мандарин, страна шумела и упивалась свободой слова, молодые пройдохи помаленьку прибирали к рукам власть, и казалось, наконец-то пришел конец диктатуре пустобрехов и дураков. Во всяком случае, заседание институтского комитета комсомола, на котором, в частности, рассматривалось мое «персональное дело», больше было похоже на пародию или фарс. Они мне: до чего, мол, докатилась студенческая молодежь через эту чертову гласность! совокупляются, понимаешь, по подворотням с иностранками, и как будто так и надо! это прямо какой-то оппортунизм! А я им: не ваше собачье дело! дело именно что персональное, личное, и кроме меня не касается никого! вы бы лучше разобрались, какая сволочь поснимала все писсуары на этаже!..

С тех пор прошло лет десять, мои ребята подросли, жена от меня ушла, и в расцвете лет я очутился в двенадцатиметровой комнате в коммунальной квартире на Остоженке, где, кроме меня, проживали еще две сестры-старушки, профессиональная проститутка, отставной «каперанг», бывший начальник артиллерии Каспийской флотилии, и один армянин, торговавший на Черкизовском рынке подержанным барахлом.

Впрочем, жил я припеваючи, несмотря на коммунальные неудобства, как вдруг нашу бригаду посылают в заграничную командировку, налаживать холодильные установки в той самой стране, где жила Марго.

Словно предчувствуя неладное, я накупил дешевых китайских часов, приобрел пару детских игрушек на оба случая, то есть говорящую куклу и радиоуправляемый автомобиль, флакон поддельных французских духов, кучу тоже фальшивых зажигалок «зипо», водки, икры и портативный магнитофон.

Водку и икру сразу отобрали на таможне, которая размещалась в огромном дощатом сарае, – видимо, к столу кому-нибудь из вельмож, – игрушки придирчиво осмотрели и ощупали на предмет скрытой контрабанды, магнитофон послушали, к часам и зажигалкам претензий не было никаких.

Как в воду я глядел: в зоне паспортного контроля меня поджидала моя Марго. Оказалось, что она уже