— В загоны для рабов. Но они подождут.
— Так сейчас ты ковыляешь к Кириону?
Талос сплюнул комок розоватой жгучей слюны. Она немедленно начала проедать палубу.
— Нет, сейчас я стою здесь, споря с тобой. Если тебе есть что сказать, говори быстро. Меня ждут дела.
— Я чую запах твоей крови, Талос. Она течет из ран, словно молитва.
— Я никогда в жизни не молился. И не собираюсь начинать сейчас.
— Ты все воспринимаешь так буквально. Так прямо. Ты настолько слеп ко всему, кроме собственной боли.
Воин обнажил меч — не массивный цепной клинок, а серебристый гладиус длиной с его предплечье. Как и остальные бойцы Первого Когтя, он носил это оружие последнего удара в наголенных ножнах.
— Настолько уверен, — Узас огладил край клинка, — что тебе всегда будут повиноваться.
— Я спас тебе жизнь нынешней ночью. Дважды. — Талос улыбнулся сквозь заливающую лицо кровь. — А ты решил отплатить мне этим скулежом?
Узас все еще поигрывал гладиусом, переворачивая его в бронированных перчатках, разглядывая сталь с деланой беззаботностью. Кровавый отпечаток пятерни пятнал краской наличник воина. Когда-то, одной далекой ночью, это была настоящая кровь. Талос вспомнил молодую женщину, которая билась в руках его брата, бессильно царапая окровавленными пальцами шлем Узаса. Вокруг них пылал город. Женщина извивалась, пытаясь избежать того самого клинка, который его брат держал сейчас в руках, — клинка, распоровшего ей живот.
После той ночи Узас всегда заботился о том, чтобы отпечаток оставался на его наличнике. Как напоминание. Как личный символ.
— Мне не нравится, как ты смотришь на меня, — произнес Узас. — Словно я испорчен. Полон недостатков.
Талос согнулся, и темная струйка крови потекла между его зубов на стальное покрытие палубы.
— Тогда изменись, брат.
Пророк с болезненным шипением выпрямился и слизнул с губ густой привкус меди.
— Я не собираюсь извиняться за то, что вижу тебя насквозь, Узас.
— Ты никогда не видел ясно.
Треск статики в воксе лишал голос воина всяких эмоций.
— Только по-своему. Только со своей пророческой высоты.
Он повернул гладиус, любуясь собственным отражением в клинке.
— Все остальное, по твоему мнению, подвержено порче, или сломлено, или неправильно.
Химический вкус стимуляторов обжигал язык кислотой. Талос подавил желание потянуться к клинку Ангелов за спиной.
— Ты собираешься прочесть мне нотацию? Я в восторге оттого, что ты ухитрился связать больше четырех слов в предложение, но не могли бы мы обсудить мои взгляды тогда, когда я не буду истекать кровью?
— Я мог бы убить тебя сейчас. — Узас придвинулся еще ближе. Он направил острие меча на оскверненного орла на груди Талоса, а затем поднял клинок и приставил его к горлу Пророка. — Один удар — и ты труп.
Кровь стекала на клинок с подбородка Талоса алой капелью. Она оставила следы в уголках его губ, похожие на дорожки от слез.
— Переходи к делу, — выдавил Пророк.
— Ты смотришь на меня, словно я болен. Словно я проклят. — Узас наклонился ближе, и яркое пятно наличника сверкнуло брату в глаза. — И так же ты смотришь на легион. Если ты ненавидишь собственную генетическую линию, зачем оставаться ее частью?
Талос ничего не ответил. В уголках его губ застыл призрак улыбки.
— Ты
Клинок уколол кожу — легчайшее давление стали, почти незаметная ранка. Когда металл приласкал плоть, кровь начала скапливаться в серебряном желобке.
— Легион всегда был таким. Прошла тысяча лет, прежде чем ты наконец прозрел, и сейчас ты с ужасом бежишь от правды. Ты почитаешь примарха. А я ступаю в его тени. Я убиваю так же, как убивал он, —
Талос пристально смотрел в глазные линзы брата, представляя слюнявую физиономию за черепом наличника. Затем он медленно поднял руку и отвел клинок от своего горла.
— У тебя все, Узас?
— Я устал, Талос.
Узас отдернул клинок и вложил его в ножны одним плавным движением.
— Я пытался спасти твою гордость, сказав тебе чистую правду. Взгляни на Ксарла. Взгляни на Люкорифа. Взгляни на Вознесенного. Взгляни на Халаскера, или Дала Кара, или любого из сынов Восьмого легиона. Мы проливаем кровь потому, что человеческий страх сладок на вкус. Не ради мщения, не ради справедливости, не ради того, чтобы имя нашего отца прогремело в веках. Мы — Восьмой легион. Мы убиваем потому, что рождены для убийства. Мы отбираем жизни, потому что это питает огонь наших душ. Ничего другого нам не осталось. Прими это и… и стань… рядом с нами.
Узас завершил фразу влажным, клокочущим рычанием и сделал шаг назад, чтобы удержать равновесие.
— Что с тобой?
— Слишком много слов. Слишком много разговоров. Боль возвращается. Ты прислушаешься ко мне?
Талос мотнул головой.
— Нет. Ни на секунду. Ты говоришь, что наш отец одобрял все то, что мне ненавистно. Если это правда, почему он обрек родной мир легиона на огненную смерть? Он превратил целую цивилизацию в пепел, лишь бы остановить раковую опухоль, расползающуюся в его легионе. Ты мой брат, Узас. Я никогда не предам тебя. Но ты не прав, и я спасу тебя от этих мучений, если смогу.
— Не нуждаюсь в спасении. — Второй воин развернулся спиной, и в тоне его прорезалось отвращение. — Всегда так слеп. Не нуждаюсь в спасении. Пытался открыть тебе глаза, Талос. Помни. Помни эту ночь. Я пытался.
Талос смотрел вслед брату, пока Узас не растворился в тенях.
— Я запомню.
VII
ПОБЕГ
Свобода.
«Понятие относительное, — подумал Марух, — ведь я даже не знаю, где нахожусь».
Но начало было положено.
Сложно понять, сколько прошло времени, когда ничего не происходит. По оценке Маруха, его продержали здесь на цепи, как пса, шесть или семь дней. Точнее сказать было невозможно, так что пришлось ориентироваться по тому, сколько спали люди вокруг и как часто они гадили под себя.
Его вселенная сжалась до клочка темноты и вони человеческих испражнений. Время от времени на протяжении этих бесконечных часов мрак прорезали тусклые лучи ручных фонарей. Бледные люди из команды корабля приносили им полоски соленого мяса и оловянные кружки с водой. У воды был
