Прошло три месяца. Хейген торопливо заканчивал работу в своей городской конторе, спеша уйти пораньше, чтобы купить жене и детям рождественские подарки. Его отвлек телефонный звонок. Джонни Фонтейн захлебывался от счастья. Картина отснята, прогоняли (куда прогоняли, подумал Хейген) — рев стоял. Он посылает дону Корлеоне потрясающий подарок к Рождеству — привез бы лично, но ему осталось еще кое-что доделать в фильме. Хейген нетерпеливо слушал. Чары Джонни Фонтейна никогда на него не действовали. В нем только пробудилось любопытство.
— И что же за подарок?
Джонни Фонтейн хмыкнул:
— Не скажу! Хорош подарок, если заранее все известно!
Хейгену сразу сделалось скучно, и он при первой возможности вежливо закончил разговор.
Через десять минут его секретарша доложила, что звонит Конни Корлеоне, — подойдет ли он? Хейген вздохнул. В девушках Конни была славным человечком, но вышла замуж и сделалась несносной. Без конца жалуется на мужа. Приезжает проведать мать и остается на два, на три дня. Да, Карло Рицци определенно оказался нестоящим приобретением. Получил очень приличное доходное местечко и гробит его буквально на глазах. К тому же пьянствует, гуляет на стороне, спускает деньги и, случается, поколачивает жену. Родным Конни об этом не рассказывала, но Хейгену говорила. Интересно, какие новые горести она поведает ему теперь.
Но, похоже, ее тоже захватило предпраздничное настроение. Она просто хотела спросить, что бы такое, по мнению Хейгена, подарить на Рождество отцу. И Санни с Фредом. И Майку. Матери она уже знает что купить. Хейген посоветовал одно, другое — Конни с ходу все подряд браковала, объявляя неостроумным. В конце концов она все-таки отпустила его душу на покаяние.
Телефон зазвонил снова, и Хейген смахнул бумаги назад в плетенку. К чертям это все. Он уходит. Ему, впрочем, даже в голову не пришло, что можно не брать трубку. Когда секретарша сказала, что звонит Майкл Корлеоне, досада Хейгена сразу прошла. Он всегда любил Майка.
— Том, — сказал Майкл Корлеоне, — я завтра приеду в город, с Кей. Хочу до праздников поговорить с отцом, это важно. Он дома завтра вечером?
— Будь покоен, дома, — ответил Хейген. — На Рождество он никуда не отлучится. Может, я тебе чем-то могу быть полезен?
Выведать что-нибудь у Майкла было не легче, чем у дона Корлеоне.
— Да нет, — сказал он. — На Рождество увидимся, все соберутся в Лонг-Бич, так?
— Так, — ответил Хейген. Майкл повесил трубку. Занятно, слова лишнего не скажет.
Хейген поручил секретарше предупредить его жену, что он немного задержится, но все же поспеет к ужину. Потом вышел на улицу и быстро зашагал в сторону магазинов «Мейси». Кто-то загородил ему дорогу. Хейген поразился: перед ним был Солоццо.
— Не бойтесь, вы мне нужны на два слова, — тихо сказал Солоццо и взял Хейгена за руку.
Дверца машины, стоящей у обочины, распахнулась. Солоццо сказал настойчиво:
— Нам надо поговорить, садитесь.
Хейген вырвал руку. Он еще не успел встревожиться, был лишь раздосадован.
— Я тороплюсь, — сказал он.
За его спиной встали двое. У Хейгена вдруг ослабели ноги.
— Садись в машину, — мягко проговорил Солоццо. — Если бы я хотел убить тебя, ты уже был бы на том свете. Доверься мне.
Довериться? Солоццо?.. Хейген влез в машину.
Майкл Корлеоне сказал Хейгену неправду. Он уже был в Нью-Йорке, в двух шагах от конторы Хейгена, и звонил из отеля «Пенсильвания». Он положил трубку, и Кей Адамс загасила свою сигарету.
— Ну и силен же ты врать, Майк!
Майкл присел рядом на кровать.
— Только ради тебя, милая, — если бы мои узнали, что мы в городе, пришлось бы тут же катить к ним. И значит, ни обеда в ресторане, ни театра, а уж о том, чтобы спать сегодня вместе, и говорить нечего. Пока мы не женаты, да у отца в доме — ни-ни.
Он обнял ее и поцеловал в нежные губы. Тихонько опустился вместе с нею на подушки. Кей закрыла глаза, с готовностью отвечая на его ласки. Вот оно, счастье, подумал Майкл. Когда он воевал на Тихом океане, на этих чертовых островах, в грязи, в крови, он мечтал о такой девушке, как Кей Адамс. Красивой, как Кей. О хрупком теле с молочно-белой кожей, наэлектризованном страстью. Она открыла глаза и притянула его голову к себе для поцелуя. Они ласкали друг друга, покуда не настало время идти обедать, а потом — в театр.
После обеда они прошлись мимо ярко освещенных магазинов, где в праздничном оживлении толпились покупатели.
— Что тебе подарить на Рождество? — спросил Майкл.
Она взяла его под руку.
— Себя, больше ничего. Как думаешь, одобрит твой отец такую невестку?
Майкл сказал мягко:
— Это-то ладно. Вопрос в том, одобрят ли такого зятя твои родители.
Кей пожала плечами:
— Мне это все равно.
— Я подумывал даже, не сменить ли мне фамилию — официально, хотя, если что-нибудь произойдет, это в общем-то не спасенье. Ну, а ты твердо решила, что хочешь стать Корлеоне?
— Да, — сказала она без улыбки.
Они тесней прижались друг к другу. Пожениться решили на рождественской неделе — тихо, без шума: взять в свидетели двух друзей, расписаться в ратуше, и все. Майкл только хотел непременно сказать отцу. Отец, объяснил он, возражать не станет, лишь бы от него ничего не скрывали. Насчет своих Кей сомневалась. Пожалуй, будет разумнее поставить их уже перед фактом.
— Решат, конечно, что я беременна, — сказала она.
— Думаешь, мои не решат? — фыркнул Майкл.
Оба молчали о том, что Майклу придется порвать с семьей. Правда, Майкл и без того отдалился от родных, но все же обоих слегка угнетало сознание вины. Пока не закончится ученье, они собирались встречаться по субботам и воскресеньям, проводить вместе летние каникулы. Чем не счастливая семейная жизнь…
В театре шел мюзикл «Карусель», чувствительная история про хвастливого мошенника, — наблюдая ее, они с улыбкой переглядывались в отдельных местах.
Когда они вышли из театра, на улице похолодало. Кей зябко прижалась к Майклу.
— Вот поженимся, начнешь меня бить, а после «звезду украдешь мне в подарок» — так там пели?
Майкл рассмеялся.
— Я стану преподавать математику… — Потом спросил: — Хочешь, не пойдем в гостиницу, а сперва перекусим?
Кей качнула головой, со значением посмотрев ему в глаза. Майкла неизменно трогала в ней эта готовность предаться любви. Он усмехнулся, глядя на нее сверху вниз, и они поцеловались прямо на студеном ветру. Все же Майклу хотелось есть. Ладно — он закажет бутерброды в номер.
В вестибюле Майкл подтолкнул Кей к газетному киоску.
— Купи газеты, а я пока возьму ключ.
Он стал в очередь — после войны в отелях все еще не хватало прислуги. Наконец получил ключ, нетерпеливо огляделся. Кей стояла у киоска, держа в руках газету. Он подошел. Она подняла голову, и он увидел, что она плачет.
— Майк! — сказала она. — Ох, Майк!..
Он выхватил газету у нее из рук. В глаза бросилась фотография: его отец лежит на мостовой, головой в луже крови. Рядом, сидя на обочине тротуара, рыдает Фредди, его брат. Майкл оледенел. Ни горя, ни страха не было — только холодная ярость.
