тогда спасти его смогут только папская армия и испанцы.
Вот тут подал голос и Чезаре:
— Кажется, я знаю, как нам решить эту проблему. Креция говорит одно, Джованни — другое. Я предлагаю проверку. Соберем членов наших семей в большом зале. В центр поставим большую кровать. Положим на нее красивую куртизанку, любящую и знающую это дело. И предложим Джованни доказать свою мужскую силу.
— В присутствии обеих семей? — ужаснулся Джованни. — Я не хочу! Никогда на такое не соглашусь!
Папа посмотрел на Лодовико.
— Значит, вопрос решен. Джованни отказывается от возможности доказать, что он — мужчина, из чего мы заключаем, как заключил бы любой суд, что заявление Лукреции — правда. Разумеется, мы отнесемся к Джованни великодушно, как муж, он делал все, что мог, и мы не собираемся возлагать на него вину за развод.
Джованни попытался что-то сказать, но дядя остановил его, отвел в сторону.
— Вся наша семья откажется от тебя, если ты не согласишься. Ты потеряешь и титул, и владения. В данный момент ты уже не муж, но еще герцог. А это не так уж мало.
В тот же день, после разговора со Сфорца, Чезаре сидел за столом в своих покоях и перечитывал письмо сестры, которое она написала днем раньше. На его лице отражалась грусть, ему не терпелось вновь повидаться с Лукрецией. Но с грустью соседствовала тревога, вызванная одним из предложений, которое так и выпирало среди остальных: «Сейчас у меня нет возможности обсудить крайне важный для нас обоих вопрос».
Формальность тона, нежелание поделиться информацией настораживали. Он достаточно хорошо знал сестру, чтобы понять оставшееся между строк: она знала некий секрет, который грозил им серьезной опасностью.
Глава 12
Гости Ваноццы Катаней сидели за ярко раскрашенными банкетными столами и наблюдали, как сверкающее солнце скатывается за каменные руины римского Форума.
Она пригласила близких друзей и всех детей в свое загородное поместье, чтобы отметить отъезд Чезаре в Неаполь, куда Папа послал его своим полномочным представителем.
«Виноградник Ваноццы», как называли дети поместье, располагался на практически безлюдном Эскулинском холме, напротив собора святого Петра, выстроенного в пятом веке.
Хуан, Хофре и Чезаре в кои-то веки сидели за одним столом, смеялись и, похоже, отлично проводили время.
Чезаре обратил внимание, что Ваноцца, за другим столом, очень уж интимно воркует с молодым швейцарским гвардейцем, и улыбнулся. Она по-прежнему была красавицей, высокая, стройная, с чистой смуглой кожей, в каштановых волосах еще не появилось седины. А как ей шло длинное черное шелковое платье, отлично сочетавшееся с ниткой жемчуга, выловленного в южных морях, подарком Александра.
Чезаре обожал мать, гордился ее красотой, умом, деловой хваткой. Принадлежащие ей таверны все, как одна, приносили прибыль. Он вновь посмотрел на молодого гвардейца и порадовался тому, что активная любовная жизнь для матери настоящее, а не прошлое.
В тот вечер Ваноцца пригласила двух лучших поваров из своих харчевен, чтобы те наготовили разных деликатесов. Гостям предложили гусиную печень с нарезанными яблоками и изюмом, только что выловленных лобстеров в томатном, базиликовом и сливочном соусах, нежные отбивные с трюфелями, свежие зеленые оливки и многое, многое другое.
Некоторые из молодых кардиналов, в том числе Джо Медичи, радостными криками встречали каждое новое блюдо. Кардинал Асканьо Сфорца не кричал, но пробовал все, как и кузен Александра, кардинал Монриль.
Темно-красное бургундское, с виноградников Ваноццы, наливали из больших фарфоровых кувшинов. Хуан опустошал свою чашу, едва ее успевали наполнять. В какой-то момент очень тощий молодой человек в черной маске сел рядом с ним и что-то прошептал на ухо.
В течение последнего месяца Чезаре несколько раз видел в Ватикане этого молодого человека, всегда в маске и компании своего брата, но, когда попытался навести справки о незнакомце, никто о нем ничего не знал. Он задал вопрос Хуану, но тот лишь сардонически рассмеялся и ушел от ответа. Чезаре предположил, что молодой человек — художник или актер из какого-нибудь городского гетто [9], где Хуан частенько спал с проститутками и швырялся деньгами.
В расстегнутом камзоле, с влажными от пота волосами, Хуан с трудом встал, он уже сильно набрался, чтобы произнести тост. Поднял чашу, но не мог держать ее ровно, и вино закапало на стол. Хофре попытался ему помочь, но Хуан грубо отпихнул его. Тост произносил заплетающимся языком, глядя на Чезаре:
— За побег моего брата из лагеря французов. За его умение избегать опасности, где бы она ни возникала. То ли надев кардинальскую шляпу, то ли убежав от французов. Некоторые называют сие отвагой… я называю трусостью… — и он громко расхохотался.
Чезаре вскочил на ноги, положил руку на рукоять меча. Двинулся на Хуана, но его перехватил Джо Медичи и с помощью Хофре и бросившейся к ним Ваноццы смог оттащить назад.
— Он не понимает, что говорит, Чезаре, — убеждала старшего сына Ваноцца. — Напился и несет чушь.
Чезаре сверкнул глазами, его лицо закаменело.
— Все он понимает, мама, и не будь мы в твоем доме, я бы тут же убил наглеца… пусть он мой брат и твой сын.
Джо усадил за стол все еще дрожащего от ярости Чезаре. После стычки братьев веселья у гостей заметно поубавилось. Теперь они перешептывались между собой.
Потом молодой человек в маске поднялся, что-то тихо сказал Хуану. Тот, заметно протрезвев, встал.
— Прошу меня извинить. У меня встреча, которую я не могу пропустить.
Паж помог ему надеть темно-синий плащ, и Хуан ушел в сопровождении одного из своих оруженосцев и высокого мужчины в маске.
Вскоре разошлись и гости. Чезаре, его брат Хофре, Джо и Асканьо Сфорца уехали последними. Чезаре, вскочив на лошадь, на прощание помахал рукой Ваноцце и ее молодому швейцарскому гвардейцу.
Мужчины неспешно въехали в город. На перекрестке у дворца Борджа остановились и достаточно долго обсуждали инцидент с Хуаном. Чезаре ясно дал понять, что не намерен терпеть пьяные выходки брата и отсутствие у того верности семье. Он намеревался переговорить с Хуаном и внушить ему, что случившееся у Ваноццы более чем серьезно. Сначала поговорить, а потом, если придется, решить вопрос кардинально. Хуан, конечно, не мог не понимать, что в поединке с Чезаре шансов у него нет, а потому ему предстояло извиняться не только перед Чезаре, но и всеми, кого он оскорбил своим поведением, замарав честь всей семьи Борджа. Чезаре прекрасно знал, что трус — Хуан, а не он, что бы ни говорил его брат.
Кардинал Асканьо Сфорца рассказал о Хуане еще одну нелицеприятную историю. Буквально несколько дней тому назад Хуан, конечно же, пьяный, без всякого повода избил его мажордома. Асканьо обиделся и поклялся кардинальской шляпой, что лично, не боясь гнева Папы, рассчитается за это с Хуаном.
Шестнадцатилетний Хофре не сказал ни слова против Хуана, но Чезаре чувствовал, что и он затаил зло на их брата, поскольку не мог не знать о романе Хуана с Санчией. Младший брат удивлял Чезаре. Раньше он считал, что тот туповат, но выражение лица Хофре, когда он стоял во внутреннем дворике рядом с де Кордобой, говорило за то, что с головой у него все в порядке.
