Лукреция ответила: «Я не буду жить во Франции».
Следующим Александр предложил Франциско Орсини, герцога Гравину.
Лукреция ответила: «У меня нет желания выходить замуж».
В следующем письме Папа поинтересовался ее резонами. Она ответила просто: «Всем моим мужьям уготована несчастливая судьба. Я не хочу еще больше обременять свою совесть».
Папа вновь вызвал Дуарте.
— С ней просто невозможно иметь дело. Такая злобная, раздражительная. Я же не буду жить вечно, а после моей смерти заботиться о ней будет только Чезаре.
— Она, похоже, неплохо ладит с Хофре, да и с Санчией тоже, — заметил Дуарте. — Ей нужно больше времени, чтобы отойти. Вызовите ее в Рим, и тогда у вас будет возможность попросить ее обдумать ваше предложение.
Она еще не забыла старого мужа, чтобы думать о новом, а Непи слишком далеко от Рима.
Недели текли медленно. Лукреция старалась справиться со свалившимся на нее горем, понять, ради чего жить.
Как-то поздним вечером, когда она лежала в постели и читала при свечах, в ее спальню заглянул Хофре, сел в кресло рядом с кроватью.
Светлые волосы он убрал под шапочку из зеленого бархата, глаза покраснели от недосыпания. В этот вечер он рано отправился спать, а потому Лукреция удивилась, увидев, что он полностью одет, словно собрался на прогулку. Но прежде чем успела задать вопрос, он заговорил, словно слова с силой срывало с его губ:
— Я стыжусь поступков, которые совершил. И за них сужу себя. Никакой Бог не сможет так меня судить. Я совершал поступки, за которые меня осудил бы наш отец…
Лукреция села, с опухшими от слез глазами.
— Что же ты сделал, маленький брат, если тебя может, осудить наш отец? Из нас четверых только тебя он оставлял в покое, и ты остался самым чистым.
Хофре смотрел на нее, и Лукреция видела идущую в нем внутреннюю борьбу. Он так давно хотел облегчить душу, а ей доверял больше всех.
— Я больше не могу носить в душе этот грех. Мне так тяжело…
Лукреция протянула руку, увидела, что глаза его переполнены смятением и чувством вины, поняла, что Хофре, скорее всего, еще более несчастен, чем она.
— Что же тебя тревожит?
— Ты будешь презирать меня, узнав правду. Если я расскажу об этом кому-либо, кроме тебя, жизнь моя будет кончена. Однако я боюсь, что сойду с ума, если не выговорюсь, и моя душа будет обречена на вечные муки. Этого я боюсь еще больше.
Лукреция ничего не могла понять.
— Что за ужасный грех заставляет тебя трепетать? — спросила она. — Ты можешь мне довериться. Я клянусь, что не причиню тебе вреда, ни одно сказанное тобой слово не покинет моих губ.
Хофре посмотрел на сестру, а потом выпалил:
— Нашего брата Хуана убил не Чезаре.
Лукреция быстро прижала пальцы к его губам.
— Больше ничего не говори, брат мой. Не произноси слов, которые я слышу своим сердцем, ибо я знаю тебя с той поры, как младенцем держала на руках. Но позволь спросить, что заставило тебя решиться на такое?
Хофре склонил голову на грудь сестры и зашептал, когда она нежно обняла его:
— Санчия. Моя душа связана с ее неведомыми мне узами. Без нее мне не жить.
Лукреция подумала об Альфонсо и поняла. Подумала о Чезаре. О том, как, должно быть, он мучился от любовных терзаний. Теперь она жалела всех тех, кто пострадал от любви, в тот момент она вдруг осознала, что любовь — более разрушительная сила, чем война.
Чезаре не мог продолжить объединение Романьи, не повидавшись с сестрой. Он хотел объясниться, попросить прощения, вернуть ее любовь.
Когда он прибыл в Непи, Санчия попыталась не пропустить его к Лукреции, но он отстранил ее и прошел в покои сестры.
Лукреция наигрывала на лютне какую-то простую мелодию. При виде Чезаре ее пальцы застыли на струнах, слова песни — на губах.
Он подбежал к ней, опустился перед ней на колено, опустил голову.
— Я проклял день, когда родился, причинив тебе такое горе. Я проклял этот день, когда понял, что люблю тебя больше жизни, но хотел увидеть тебя, прежде чем идти в бой, потому что без твоей любви никакая победа мне не мила.
Лукреция положила руку на его каштановые волосы, гладила их, пока он не поднял голову. Но ничего не сказала.
— Ты сможешь простить меня? — спросил он.
— А разве может быть иначе?
Его глаза наполнились слезами, ее — нет.
— Ты по-прежнему меня любишь больше всех на земле?
Она глубоко вдохнула, ответила после короткой паузы:
— Я люблю тебя, брат мой. Потому что ты не игрок в этой игре, а та же пешка, и я жалею нас обоих.
Чезаре встал, в недоумении посмотрел на нее, но поблагодарил.
— Теперь, когда я повидался с тобой, мне будет легче сражаться за новые земли для Рима.
— Будь осторожен, — напутствовала его Лукреция. — По правде говоря, еще одной потери я не вынесу.
Прежде чем он ушел, она позволила ему обнять себя и, несмотря ни на что, почувствовала, что ей с ним покойно.
— Я иду расширять Папскую область. И когда мы встретимся вновь, думаю, я добьюсь всего, что обещал.
Лукреция улыбнулась.
— Иди с миром, придет день, когда мы все вернемся в Рим.
В последние месяцы, проведенные в Непи, Лукреция пристрастилась к чтению. Читала жизнеописания святых, героев и героинь, произведения великих философов. Наполняла себя знаниями. И, наконец, поняла, что должна принять одно-единственное решение: жить ли ей дальше или уйти из этого мира?
Если жить, то сможет ли она обрести покой? Она уже пришла к однозначному выводу, что, сколько бы раз отец ни выдавал ее замуж, она никого не полюбит, как любила Альфонсо.
Но Лукреция понимала: чтобы обрести покой, она должна простить тех, кто причинил ей вред. Иначе злоба будет копиться в ее сердце, отравляя жизнь ненавистью.
Через три месяца после прибытия в Непи она открыла двери дворца для своих подданных, чтобы выслушивать их жалобы, создавать систему управления, которая служила бы не только богатым, но и бедным. Она решила посвятить себя и свою жизнь беспомощным, настрадавшимся, как и она сама. Тем, чья судьба находилась в руках правителей, более могущественных, чем они.
Она убедила себя, что ее жизнь не будет лишена смысла, если она возьмет власть, дарованную ей отцом, и использует имя Борджа для добрых дел, как Чезаре использовал его для войны. Как святые, посвящавшие свою жизнь служению Христу, отныне она посвящала свою служению другим, отдавая им жар сердца и пыл души, с тем чтобы Господь, когда она покинет этот мир, встретил бы ее улыбкой.
Именно тогда отец и настоял на возвращении Лукреции в Рим.
