получаю ни пенни. Мне бы хотелось перед смертью все-таки разрешить эту загадку.
Этот вопрос снова настроил Молли на добрый лад; она обожала преподавать юриспруденцию. Вынув из сумочки блокнот, она набросала там кое-какие цифры.
– Это совершенно легально. Они связаны контрактом, тем самым, который тебе прежде всего не следовало подписывать. Смотри, возьмем доход в сто миллионов. Театры, выставки отнимают половину, так что теперь студия получает только пятьдесят миллионов, как говорится, на аренду.
Ладно. Студия изымает пятнадцать миллионов долларов, в которые обошлась картина. Итак, осталось тридцать пять миллионов. Но по условиям твоего контракта и большинства контрактов студии, она получает тридцать процентов от проката за затраты студии на фильм. Это еще пятнадцать лимонов в их карманах. Так что тебя опустили на двадцать лимонов. Затем они изымают стоимость печатания копий, стоимость рекламы, что легко потянет еще на пять. Тебя опустили на пятнадцать. Теперь начинается самое красивое. Согласно условиям контракта студия получает двадцать пять процентов от перерасхода бюджета студии – телефонных счетов, электричества, использования звуковых павильонов и т.п. Тебя опустили до одиннадцати. Хорошо, говоришь ты. Ты согласен на свой кусок из одиннадцати миллионов. Но Суперзвезда получает как минимум пять процентов от проката, режиссер и продюсер – еще пять процентов. Это тянет еще на пять миллионов. Тебя опустили до шести миллионов. Наконец-то ты что-то получаешь. Но не торопись. После этого тебе выставляют счет на все затраты за распространение, тебя выставляют на пятьдесят штук за доставку копий на английский рынок, еще на пятьдесят – за Францию или Германию. И тогда, наконец, они включают в счет заем в пятнадцать миллионов, которые были взяты в кредит для съемки картины. И тут я теряюсь. Но как бы там ни было, последние шесть миллионов исчезают. Вот что происходит, когда ты не нанимаешь меня в качестве адвоката. Я пишу контракт, который на самом деле дает тебе твою долю в золотой жиле. Не чистую прибыль для писателя, а очень хороший валовой доход. Теперь понял?
– Вообще-то нет, – рассмеялся Вейл. – А как насчет денег от телевидения и радио?
– От телевидения ты мало что увидишь. Никто не знает, сколько они зарабатывают на видео.
– А что касается моей сделки с Маррионом касательно прямых прибылей? – спросил Вейл. – Меня не могут снова провести за нос?
– Если контракт напишу я, то ни в коем случае. Это будут чистые прибыли от начала и до конца.
– Тогда мне не о чем горевать, – горестно молвил Вейл. – У меня не остается поводов, чтобы не писать.
– Ты настоящий чудак на полную катушку, – вставила Клавдия.
– Нет-нет, – возразил Вейл. – Я просто грохнутый человек. Эксцентрики пускаются в чудачества, чтобы отвлечь людей от того, кто они такие на самом деле или что они делают на самом деле. Они стыдятся себя. Вот почему киношники так эксцентричны.
Кто мог мечтать, что смерть может быть столь приятной, что ты пойдешь на нее настолько спокойно и совсем без страха? А лучше всего то, что ты развеял один великий общепринятый миф.
Элай Маррион долгими ночными часами хворости тянул кислород из трубки в стене, вспоминая свою жизнь. Его частная сиделка Присцилла, работавшая в две смены, читала книгу при свете тусклой лампы в противоположном конце комнаты. Он видел, как быстро она вскидывает глаза, потом снова опускает их, словно проверяя, на месте ли он, после каждой прочитанной строки.
Маррион думал о том, насколько не похожа эта сцена на то, как бы это выглядело в кино. В кино она была бы полна напряжения, потому что больной балансирует между жизнью и смертью. Сиделка не отходила бы от его постели, доктора то и дело появлялись и исчезали. Наверняка была бы масса шума, масса напряжения. А здесь, в абсолютно тихой комнате, сиделка читает, а он легко дышит через свою пластиковую трубку.
Маррион знал, что на этом этаже пентхауза находится только огромная палата для очень важных людей. Могущественных политиков, владельцев недвижимости – миллиардеров, выдающихся легендарных звезд мира развлечений. Каждый из них – своего рода король, но здесь, ночью, в этой больнице, все они – вассалы смерти. Они лежат беспомощные и одинокие, их утешают сестры милосердия, их могущество развеялось в прах. С трубками в телах и в ноздрях они дожидаются, когда ножи хирургов залатают остатки их останавливающихся сердец или, как в его собственном случае, вставят полностью отредактированное сердце. Интересно, смирились ли они со своим жребием так же, как он.
Откуда же эта покорность перед судьбой? Почему он сказал докторам, что не пойдет на пересадку, что он предпочитает прожить лишь то короткое время, которое отведет ему собственное изношенное сердце? Маррион думал, что, слава Богу, еще способен принимать разумные решения, лишенные сантиментов.
Ему все было ясно, это похоже на заключение соглашения по фильму: подсчитай затраты, процент возврата, стоимость прав, возможные ловушки со звездами, режиссерами и превышением смет.
Первое: ему восемьдесят лет, и он не так уж крепок телом. Пересадка сердца выведет его из строя в лучшем случае на год. Он определенно уже никогда не будет управлять студией «ЛоддСтоун». Несомненно, почти все его могущество на этом свете развеется.
Пункт второй: жизнь без власти невыносима. В конце концов, что может сделать старик вроде него, даже если получит новехонькое сердце? Он не сможет заниматься спортом, ухлестывать за женщинами, получать удовольствие от еды или выпивки. Нет, для старика единственное удовольствие – власть, и что ж тут плохого? Власть можно использовать, чтобы делать добро. А разве он не проявил милосердия к Эрнесту Вейлу, вопреки всем принципам предусмотрительности, вопреки собственным предубеждениям, нажитым за целую жизнь? Разве он не сказал докторам, что он не хочет лишать ребенка или какого-нибудь молодого человека возможности получить новую жизнь благодаря пересадке сердца? Разве это не использование власти ради высших идеалов?
Но он прожил долгую жизнь, имея дело с лицемерием, и теперь распознал его в себе. Он отказался от нового сердца только потому, что условия сделки его не устраивали; это сугубо прагматическое решение. Он предоставил Эрнесту Вейлу проценты, потому что хотел завоевать любовь Клавдии и уважение Молли Фландерс; это просто сентиментальность. Но разве так уж страшно, что он хочет оставить о себе добрую память?
Он был доволен прожитой жизнью. Он самостоятельно выбился из бедняков в богачи, он вознесся над окружающими людьми, он наслаждался всеми прелестями человеческой жизни, любил красивых женщин, жил в роскошных домах, ходил в тончайших шелках. И помогал в создании искусства. Завоевал грандиозное могущество и огромное состояние. И пытался делать добро людям. Вложил десятки миллионов в постройку этой самой больницы. Но более всего он наслаждался борьбой с окружающими людьми. И что ж тут такого? Как же еще можно добиться могущества, позволяющего тебе творить добро? И все-таки даже сейчас он
