Повернув голову, я увидела пожилую женщину, сидящую на койке в цветном застиранном халате с книгой в руках. Какой — то любовный роман. Та приветливо мне улыбалась.
— Где я? Я что, в больнице? — рассматривая белые потрескавшиеся стены не первой молодости, я уже знала ответ.
— Конечно. Где же еще?
Я еще раз осмотрела свое плечо и дотронулась до груди. Ни следа…
— А почему я тут? — я робко наклонилась поближе к женщине.
— Отравилась ты. Что-то съела не то. Говорят, тебя соседка нашла на лестничной площадке. Дверь-то ты открыла и так сознание и потеряла. Да ты ляг, недавно из реанимации, а скачешь, как конь.
— Бред какой-то. У меня ничего не болит, — я подпрыгнула на кровати. Пружины радостно отозвались противным скрипом.
— А что болеть должно? Из тебя вся гадость уже вышла… Вывели. — поправилась женщина. — А вот и врач твой.
В палату вошел пожилой мужчина лет 43 с небольшой бородкой.
— Здравствуйте, девушки. Как самочувствие? Жаловаться будете?
— Когда меня выпишут-то? Муж уже замучился пельменями одними питаться, — женщина заерзала на кровати.
— Когда все органы на новые заменим, так и выпишем, — не очень удачно пошутил врач, — а пельмени пусть бросает, до добра не доведут. Отравится так когда-нибудь.
— Пельменями нельзя отравиться, — вступила я, до этого молча внимающая разговору.
— Это почему нельзя?
— У них срок хранения бессрочный почти.
— Ну конечно, — врач нахмурился и стал читать нотации, — вы молодые вот не готовите совсем, все побыстрее питаетесь, да чем попало, а потом вот выходит все… боком… — он снова засмеялся удачной шутке. — я вот тоже всякой дрянью по молодости питался, пока в медицинский не поступил, да не насмотрелся, что в желудках наших находится…
— Скажите, а у меня больше повреждений не было? Только отравление?
— А тебе мало? Ты вообще мне объясни, зачем столько пить-то надо?
— Пить? — я перестала понимать, о чем мы говорим.
— А ты не помнишь? С чего, по-твоему, ты траванулась?
— С чего?
— Перебрала, голубушка, пить меньше надо!
— Как пить? — Мозг работал заторможенно. Что происходит? — Подождите, прошу вас, скажите, какое сегодня число, сколько я тут провалялась?
— Десятое мая. А привезли тебя пять дней назад. Май же! Шашлыки надо на природе есть. А не дома напиваться! Ими и травиться. А ты! — Врач укоризненно качал головой.
— Пять дней!? Я была без сознания пять дней!?
— Да, организм слабенький оказался, хотя по тебе этого не скажешь.
— Нет, нет, не может быть… А когда меня привезли? В какое время?
— Вечером. В начале седьмого может.
— А одета я в чем была?
— Вот этого не помню.
Боже! Я что с ума схожу? Я прокручивала события того дня. Пятое число, похмелье, Шатир в моем кресле, милиция, пельмени, сборы в тренажерный зал… А потом пять дней? Они хотят сказать, что ничего не было, что все это я выдумала в пьяном бреду?
— Что-то у меня не получается… Отчего я отравилась-то, если пила четвертого вечером? Пятого встала нормально, плотно поела. А привезли меня только в начале седьмого?
— Всегда бывают исключения. Рецидив. — врач не мог понять, чего я от него хочу. — Ты в чем сомневаешься-то?
Я уже его не слушала. В голове не стыковалось. Я помнила отчетливо подъезд и кучку пепла. Помнила ЭТО. И меня нашли в дверях, но где синяки и царапины? Где разорванная рука и грудь? Я там кровью все улила, а они мне про отравление какое-то… И что с числами?
— В… все хорошо, — я с трудом глотая слезы, — откинулась назад на подушку. — Мне просто надо подумать.
Врач посидел еще и вышел.
А женщина уткнулась в свою книжку, предоставив мне свободу мыслей. А их было ого-го сколько.
Я помнила все, что со мной произошло, до мельчайшей подробности, и, в то же время, меня услужливо бросали назад, в тот день когда я решила надраться и предлагали сделать вид, что ничего не было? Что я пять дней провалялась в больнице? Не было ни Тарвина, ни башни, ни возвращения сюда, ни больницы, в которую попал Шатир?
Не-е-ет. Я ведь не схожу с ума. Мне просто надо найти доказательства. Доказательства того, что я возвращалась к себе в квартиру и пять дней моталась по городу, а не валялась без сознания. Были же какие-то события…
— Пожалуйста, — я повернулась к женщине, — у вас есть телефон? Можно позвонить? Это очень важно.
Номер, который я успела выучить, пока Шатир лежал в больнице, ответил долгими гудками. Потом веселые молодой девичий голос снял трубку.
— Алло?
— Извините, — я с трудом выговаривала ставшие вдруг такими сложными слова. — А Андрея Николаевича я могу услышать?
— Кого? Вы не туда попали.
— Девушка, — мой голос предательски задрожал, — мне этот номер врач в больнице дал для связи, я по нему звонила…
— Вы ошиблись, может набрали неправильно. Извините. — Трубка отключилась.
Женщина недоуменно смотрела на мое лицо и текущие по нему слезы.
— Да ты чего? Осложнений никаких у тебя. Выпишешься и пойдешь на осмотр к своему врачу.
Могут ли за пять дней затянуться порванные мышцы? Пробитая болтом рука? Я сошла с ума?
Не может быть! Нет, еще не все потеряно! Цветы! Я дрожащей рукой набрала номер Вадима.
— Алло?
— Это Лика. Всего лишь хотела поблагодарить за цветы.
— Какие цветы?
Я нажала отбой. Теперь все.
В груди резанула сильная острая боль.
— Ну что с тобой такое? Все ведь хорошо. Может доктора позвать?
— Не надо.
— Родителям позвонить?
— Они в отпуске, пусть отдыхают.
Слезы текли весь день.
Я пыталась успокоиться. Но ничего не выходило. Как могла эта прекрасная жизнь длиною в два месяца оказаться всего лишь сказкой? Я металась во сне по кровати, не в силах заснуть. И не в силах была думать о чем-то, кроме моей больной фантазии.
Лишь к утру меня осенило. Домой надо. Там я все пойму. Там достаточно осталось следов нашего пребывания. И если я не могу найти врача, то должна быть запись о пациенте.
Тихонько проскользнув из палаты с чужим телефоном я позвонила в больницу. Там ничего не слышали о пациенте со странным именем. Да, у них сгорело два прибора. Было короткое замыкание. Хорошо, что только два.
— В одной палате?
— Может и в одной. Скорее всего в одной. Если один закоротило, то и на второй могло перейти. — Тетенька на другом конце провода явно хотела мне помочь. Но не помогла. Хотя… почему нет? Она
