шелковистыми черными волосами, по-детски тонкую шею. «Слушай, выпалил он, ты вообще нормально ешь?»
Она весело засмеялась, и он попытался еще раз. «Этти, послушай! — Он накрыл ладонью ее руки, лежавшие на коленях. — Еда, понимаешь?» Он открыл рот и показал на горло.
«Нет, нет, Тэд» — быстро сказала она.
«Вот именно, что нет, — сказал он. — Ты сейчас пойдешь со мной».
Он крепко сжал ее запястье, поставил на ноги и потащил за собой. Пакет с бобовыми лепешками опрокинулся, и к нему тотчас потрусили с разных сторон полдюжины оленей. Их, однако, обогнал ребенок, он первым схватил пакет и убежал с ним. Ни Тед, ни Эцу этого не заметили. Они были поглощены борьбой: он тащил ее к ресторану, а она упиралась.
«Ты сейчас поешь!» — твердо говорил он.
«Нет, нет, Тэду!» — стонала она.
«Да, да, Этти», — говорил он.
В конце концов он победил. Он всегда побеждал — мужчина и американец, и вот она уже сидела за столиком. С десяток других пар, ухмыляясь, смотрели на них.
«Ну-ка, сделай ее, парень!» — крикнул Теду солдат с дальнего столика.
«Заткнись, ты!» — рявкнул он в ответ.
Эцу сквозь слезы смотрела в меню. «Я ешь дома», — умоляюще сказала она.
«Ты ешь сейчас», — неумолимо отрезал он.
Он вынул меню из ее рук и стал указывать в названия блюд с таким безрассудством, что ее японская бережливость взяла верх над слезами, и она забрала меню обратно.
«Нет, нет, Тэду», — сказала она.
«Я хочу есть, — заявил он. — Закажи тогда сама для меня».
Под его нажимом она произнесла несколько мягких слов, официантка смотрела на нее в упор. Эцу старалась не встречаться с ней взглядом. Официантка явно не принадлежала к домашним девочкам. Она сразу поняла, что Эцу как раз из них, и в упор ее разглядывала. Эцу это не нравилось, и она отвела глаза в сторону.
«Пошевеливайся, детка», — сказал Тед официантке.
«Конечно, пожалуйста». Приказ шефа гласил: «Американцам не перечить».
Еда появилась мгновенно, и Тед не притронулся к ней, пока Эцу не взяла в руки палочки. Она сопротивлялась, как могла: она знала, что, стоит ей начать есть, и она не сможет остановиться. Она съела рыбный суп, жареные креветки, кусочки цыпленка, капусту и рис. Она съела столько, что даже Тед изумился.
«Мать моя, ты, видно, здорово проголодалась!» — сказал он.
«Мать?» — переспросила она.
«Забудь, — сказал он, — это просто так, ничего не значит. Ты давай, ешь!» И она ела, ела до тех пор, пока не почувствовала, что больше не может. Ей было невыразимо тепло, приятно и хорошо во всем теле. Но сердце ее переполняло сознание своей греховности. Она приняла пищу и теперь должна была расплачиваться. Слезы наполнили ее глаза. Но отступать было невозможно. Честь требовала, чтобы она заплатила за то, что приняла из его рук. Как она скажет теперь об этом Отцу и Матери?
Она была слишком расстроена, чтобы протестовать против непомерных чаевых, которые Тед оставил официантке. Ничего не говоря, она со смиренной мукой последовала за ним, с опущенной головой, прикрыв рукавом лицо, и ее гэта клацали по цементному полу. Мужчины с соседних столиков кричали Теду слова, которых она не знала, но значение которых было ей понятно. Они поздравляли его. Только почему они еще и свистели?
Снаружи уже наступила ночь. Тусклый свет бумажных фонариков выхватывал фигуры прохожих. Уличного освещения не было — электрическая сеть была разрушена во время бомбардировок. В тени Тед остановился и обнял ее. Она стояла дрожа.
«Не тут…» — пробормотала она.
Кровь в его жилах замерла, потом закипела.
«Детка… — выдохнул он. — Ты хочешь сказать…»
«Не тут, Тэду», — повторила она, стараясь не заплакать. Она думала не о нем, а об Отце с Матерью. Она расскажет им всю постыдную историю от начала до конца, расскажет, как была голодна и как при виде горячей пищи не могла противиться ничему.
«Куда нам пойти, детка?» — его голос был хриплым и прерывистым. Он старался не думать о Сью. Столько мужчин — женатых тоже, — а они со Сью только помолвлены…
«Мы идем домой», — скорбно сказала Эцу.
Японцы вообще со странностями, это он знал, но чтобы настолько… «А твои, детка, твои отец и мать…»
«Да, да, Тэду», — чуть слышно ответила она.
После этого он сдался. Они пошли рядом по темной улице. Он взял Эцу за руку и крепко держал ее. Рука была мягкая, гораздо мягче, чем у Сью. Но она не отвечала на его пожатие, как, бывало, рука Сью. Он не хотел думать о Сью. Он постарался целиком сосредоточиться на Эцу — по крайней мере, той частью души, которая отвечала за чувства, а не за мысли.
Только у самой калитки мягкая рука Эцу ожила в его руке. Он почувствовал, что его втягивают в калитку и ведут по узкой садовой дорожке к дому. Бумажные полотнища стены были сдвинуты, и огонек в одной из комнат светил приглушенно-тускло. Фигуры Отца и Матери серыми силуэтами двигались на фоне стены. Эцу раздвинула перегородки так, что образовался дверной проем, и вошла в дом, ведя за собой Теда. Дети уже были уложены, и Мать с Отцом без улыбки смотрели на нее.
«Я вернулась очень поздно», — сказала Эцу и заплакала.
Отец жестом пригласил Теда сесть. Они нее опустились на циновки, Эцу продолжала плакать.
«Не плачь, Этти, — пробормотал Тед. — Ты не должна делать ничего такого, чего тебе не хочется».
Но он начал злиться. Что все это значило? Сначала она его заводит, а потом тащит домой. Он слушал ее мягко льющийся голос и не понимал ни слова. Когда японцы заговорят, никакой словарь не поможет. Остается только ждать.
«Увы, мои дорогие, — говорила Эцу и утирала глаза то одним, то другим рукавом. — Я так низко пала. Я не достойна быть вашей дочерью. И все же я не могла не вернуться домой. Куда я еще могла пойти?»
«Расскажи нам все, что произошло», — буднично произнес Отец.
И она начала рассказывать. «Мой живот сводило. Мои глаза ослепли. Мои ноздри были полны запахов еды. Я дрожала и теряла сознание. Я думала только о еде, которую могу съесть. Начав есть, я не могла остановиться. Я ела, пока не почувствовала, что больше не могу. Лучше мне не говорить, сколько иен он заплатил. Потом мы вышли, и он сразу спросил, куда мы можем пойти. Я сказала, что мы пойдем домой. Он отказывался. Но я уверила его, что вы поступите так, как велит честь. Он пришел, ожидая этого».
Все посмотрели на Теда. Он сидел очень прямо на подвернутых ногах и чувствовал себя крайне неудобно. Но в справочнике по Японии говорилось, что вытягивать ноги считается верхом неприличия.
Тед ухмыльнулся, глядя на Эцу. «Долго мне не вытерпеть», — предупредил он.
Отец и Мать посмотрели на нее. «Что он говорит?» — хором спросили они.
«Он сказал, что не может ждать долго», — слабым голосом ответила она.
Они вздохнули, Отец кашлянул. «Мы должны помнить, что их обычаи отличаются от наших», — сказал он.
«Но Эцу наша дочь», — простонала Мать.
«В этом вся трудность», — сказал Отец.
«Слушай, детка, давай побыстрее, — нетерпеливо сказал Тед. — Я больше не могу тут сидеть». Его ноги начало сводить судорогой.
«Что он говорит?» — снова спросили Отец с Матерью.
«Он хочеть начинать», — едва слышно проговорила Эцу.
Делать больше было нечего. «Сам Император велел нам повиноваться завоевателям», — печально
