Я сам себе дружина!

– А сейчас, я думаю, надо собираться в дорогу, – подаёт голос Ильдуган, укладывая оружие в ножны.

– С чего бы? Куда это ты так торопишься? – прищуривается Тенуши.

Ильдуган посмотрел исподлобья.

– Одна из лесных сучек кричала, что её мужчина придёт из леса и убьет нас всех.

– Они всегда так орут, – хмыкает Булан, заканчивая перевязку всё ещё скулящего Аваза. Тенуши переводит с него на Ильдугана вопросительный взгляд, и Ильдуган отвечает – не Булану, на которого он даже не глядит, а оставшемуся старшим в ватаге:

– Ты заметил, старшой, что они слишком хорошо дрались и не очень боялись нас?

– Дикое дурачьё, – фыркает Булан, и Тенуши тоже пожимает плечами под буркой:

– Ну, это-то ты уже не то говоришь, Ильдуган. С чего воину учить драться этих ковырятелей земли?

– Да хотя бы с того, что тут живет его баба, – хмуро отвечает Ильдуган. – Старшой, просто поверь мне. Ты в здешних краях недавно, а я лесных знаю, знаю, как у них головы устроены.

Тенуши кривит рот. Объяснение какое-то… кривое. Ну баба, ну и что? Другую дырку найти сложно, что ли – даже если и впрямь лесные олухи столь глупы, что ни мальчишек, ни скотину не пользуют… Но Ильдугану веришь. В конце концов, он и впрямь дольше ездит по землям саклабов.

– Старшой, – окликает Тенуши через забор Авчу. – У меня стрела ушла…

– Как ушла?!

Авчу мнётся, потупивши маленькие глазки.

– Ну… я двух щенков стрелял, а тут один лежит. Другой со стрелою в лес ушёл.

Кочевники, не сговариваясь, оглядываются на зелёную, застящую горизонт громаду. Всё же неуютно в зажатых деревьями теснинах сыновьям вольных степей. И вдвойне неуютны мысли о каком-то лесном воине… да даже если и не воине, парень может и добраться до соседней деревни, и привести подмогу. И если тамошние мужики окажутся такими же бешеными, как здешние… Неэээт… не стоит рисковать…

Как-то так выходит в мире, что охоту на людей редко выбирают ремеслом беззаветно храбрые люди. Когда Тенуши отдаёт распоряжение закинуть пленных в сёдла и подаваться назад, в путь к краю степи, споров не слышно.

Напоследок шустро обирают своих покойников. Предусмотрительный Ильдуган подрезает трупам жилы на ногах – как бы мстительные мертвецы не прибрели ночью по следам бросивших их без погребения товарищей. После этого тела сваливают в сыскавшуюся поблизости топь. Вряд ли соседи разорённого села пойдут жаловаться тудуну – но всё-таки… тут, как говорится, Итиль-Кагана чти, а коня крепко привязывай…

Мечеслав не успел отвязать Вихря, как Руда напружинился и насторожённо уставился в чащу леса – ровно туда, откуда появился на коне сам сын вождя. Рычать, однако, не рычал – значит, врага не чуял.

И точно, вскорости из лесу показался упыхавшийся, красный, как маков цвет, Станька, сын вуя Кромегостя.

Увидев Мечеслава, отрок не сумел удержать довольной усталой улыбки – успел-таки, догнал. Хоть и пеший – конного. Хоть и бежал ночным лесом. Сын вождя, однако, встретил названого брата неласково.

– Чего надо? – спросил он, не глядя толком на отцова пасынка.

– Я… Мечеслав, я это… помочь хотел… – хлопнул глазами паренёк.

– Некому тут уже помогать, – тихо сказал Мечеслав. – Догонять тех – у меня для тебя коня нету, а сажать тебя вторым – не догоним.

– Так ты разве ждать наших не будешь? Они утром подоспеют! – глаза Станьки сделались из радостных тревожными. – Дождался б дружины…

– Я сам себе дружина, – сквозь зубы проговорил Мечеслав. Седельные сумки он уже набил зерном – увы, пришлось забрать его из ям разоренного села. Сейчас проверял сбрую – все ли пригнано, не потёрся ли где ремень, не разогнулось ли кольцо, не натирает ли Вихрю мохнатую шкуру. Оружие он уже проверял перед выходом в дозор. Меч и нож – на поясе, туло за спиною, копьё, сулицы, лук и лёгкий щит – у седла.

Глаза отрока стали уж вовсе напоминать взгляд обиженной ни за что собаки.

– А отц… вождю Ижеславу что передать? – негромко спросил он в спину садящемуся в седло старшему.

Мечеслав вздохнул. Потом повернулся к парню и внятно произнёс:

– Вождю скажешь так: сыновей у вождя Ижеслава – пятеро. А честь у его первенца – одна.

«Потому что не суметь защитить свою женщину, кем бы она ни была, – бесчестье». Вождь Ижеслав сам сказал своему сыну эти слова год назад. Он поймёт. Он должен понять.

Сейчас для Мечеслава допустить хоть самую лёгкую возможность того, что похитителям Бажеры удастся уйти… тогда уж прямо – на нож. Как тому брату прапрадеда.

Отрок Станько, Станигость, сын вождя Кромегостя из Хотегощ, молча стоял у околицы догорающего, разорённого села и смотрел вслед старшему воину. А тот уезжал, уезжал не оглядываясь, оставляя по левую руку молодое солнце, за спиною – леса и болота, в которых лежал его родной городец.

Уезжал, не догадываясь ни о том, как далеко заведёт его эта дорога, ни о том, что она навсегда разведёт его судьбу с судьбою этих чащоб и трясин, и таящихся в них убежищ.

Часть вторая У стремени князя-Пардуса

Теплый ветер в поле летал, гулял, глядел, а потом

Этот ветер в окна влетел и мне рассказал он шепотом:

«Очень много смуглых ребят уже сегодняшним вечером

К нам придут рубить всех подряд, крича на тюркском наречии».

А я в свои пятнадцать годков понюхал смерть и пороху,

Голову снимаю легко, как будто шляпку с подсолнуха.

Не рискуй с такой детворой на саблях в поле тягаться ты,

Было, выходил и один в соотношеньи к двенадцати.

Вот уж видно их вдалеке,

Черный главарь по-звериному щерится.

Что ты позабыл на реке,

Что называется вольной Медведицей?!

Должен ты накрыться в бою

По моему разумению детскому.

Я тебе по-русски пою,

Но, если хочешь, могу по-турецкому!

Подходи, ребятки, давай!

Я нараспашку весь, будто в исподнице.

Пика – это мой каравай:

Кто рот раззявит – тот враз успокоится!

«Хура-хура-хура-хура корк!»

Слышу турецкие возгласы резкие.

А вон тому красивому щас