впору ему. Это он проезжал мимо чужого горя, пусть и за своей бедой, но – мимо.
– Мы тебя завтра проводим до переправы, – решительно сказал он. – Нам всё равно туда по пути. А теперь лучше всем выспаться.
– И то правда, – согласился Мечеслав.
Утром обнаружилось, что у братьев с собою есть ноша – вязанки закалённых на огне кольев.
– Мы раньше вбивали колья на переправе, – усмехнулся Ратка, – в дно. Чтоб конным с Рясского поля было непросто перебраться на нашу сторону. Сейчас, поди, что погнило, что повыдирали. Ну вот и обновим. И им лиха добавим, и напомним, что мы – живы.
Седлать Вихря на сей раз Мечеславу довелось вдвоём с Путилком. Мальчишка явно млел от восторга, прикасаясь к мохнатым бокам скакуна, к влажному шелковистому носу – это когда Мечеслав позволил ему угостить коня корнем рогоза. А уж когда Мечеслав разрешил приласкать наблюдавшего за отроком Руду, паренёк и вовсе засиял ярче росы под утренним солнцем.
Даже этого у него не было. Даже коня. Даже собаки. Коней, как сказал Ратка, хазары угнали. А собак… а собак, что не полегли в битве вместе с воинами, пришлось этой весной съесть самим.
Переправа и впрямь оказалась недалеко. С обеих сторон к ней подходили тропы, приметные намётанному взгляду ничуть не хуже мощёной дороги. Не каждая трава выдержит чередование конских копыт с людскими ногами. Другим, напротив, они любы. Раскидывает зеленые лепешки листьев попутник- трава (хороша для заживления легких ран да царапин). Ковром устилает землю неистребимый топтун- спорыш (останавливает кровь, за что любим не одними воинами, но и знахарками-повитухами).
Напротив, через реку, виднелось устье той самой Рановы.
– Всё рядом, – скзал Ратка. – Вон брод. – И парень указал в то место, где тропки и дороги упирались с двух берегов в реку. Вода там казалось посветлее.
– А вон, – и Ратка, парень, переживший гибель всех взрослых мужей своего рода, несущий на плечах его остатки – мальчишку, трех девчонок и пятерых баб, судорожно сглотнул и понизил голос. – А вон омут…
Под высоким берегом две реки вымыли ямину-омут. От тёмной её воды веяло холодом даже сейчас, ясным днём. Ратка даже не посмел ткнуть туда рукой, даже кивнуть головою – только глазами указал.
Мечеслав хорошо понимал его – где омут, там и омутник. А что такое страх перед холодной силой, живущей в глубокой воде, родившемуся в болотном городце Мечеславу рассказывать было не надо.
– Ну… – сказал Ратка, отводя глаза. – Тут и расстанемся.
Путилко дёрнул старшего за рукав и, когда Ратка досадливо нагнулся к нему, жарко зашептал что-то в самое ухо брата. Тот выслушал его, делаясь с каждым словом отрока всё смурнее, и, наконец, тряхнул головою:
– Сам и спросишь. – После чего повернулся к Мечеславу. – Сын вождя, дозволь моему отроку поговорить с тобою.
Мечеслав, спрятав непрошеную улыбку, кивнул:
– Говори, Путилко.
– Мечеслав, сын Ижеслава… – Путилко сглотнул и ненадолго замолк. Чувствовалось, что последнее время ему доводилось говорить даже меньше, чем это предписано обычаем отроку. – Тебе… тебе правда нужно – туда? – закончил вдруг он совсем тихо, сдавленно, и поднял на сына вождя несчастные глаза. А когда оторопевший Мечеслав начал подыскивать слова для ответа – заговорил снова, отчаянно, жарко:
– Может, ты останешься? Ты… ты будешь у нас вождём… Ратка – хороший воин, я вырасту, тоже стану, тебе не будет стыдно… – потом помолчал и неуверенно добавил: – Женишься…
Ошеломлённый, сын вождя Ижеслава долго смотрел на выжидательно заглядывавшего ему в лицо Путилку, потом поднял глаза на его старшего брата и поразился ещё сильнее.
Ратка ждал. Он правда ждал его ответа. Мечеслав вдруг в ужасе понял, как этот парень, на год-два моложе его, волочёт на себе, один, у самого порога вражьей земли, непомерно тяжкую ношу – как он ещё не проседал под этакой тяжестью в землю по колени на каждом шаге? Понял, как Ратка устал, как он жаждет – не переложить, нет, но хотя бы разделить её! Как хочет, чтобы рядом были не только те, о ком надо заботиться, за кого надо отвечать, но и кто-то, хоть кто-нибудь, на кого можно по-настоящему положиться.
Ратка знал, каков будет ответ, он, посвященный воин, повстречавший четырнадцатую или пятнадцатую весну на своей несчастной земле, не мог не знать этого, не мог не понимать. И всё равно ждал, надеялся, как отрок Путилко, на сказку, на чудо.
Мечеславу хотелось кричать от гнева на собственное бессилие помочь двум осиротевшим мальчишкам – пусть один из них и носил гривну воина на шее. Хотелось разделиться надвое – что надвое, тогда уж на тысячу Мечеславов, чтоб встать на пути каждой из голов коганого чуда-юда, второе столетие глодавшего его истерзанный край, пожирая чужие жизни, чужие судьбы. Бесчестно было сейчас отказать – и бесчестно было сейчас согласиться. Делай что должен, и будь что будет, учил вуй Кромегость, и то же самое говорил отец – но если ради одного долга надо пройти мимо другого, что выбрать?!
Он опустился на одно колено перед Путилком – глаза того стали испуганными – и положил руку на плечо отрока.
– Я… – так же сдавленно, как только что говоривший с ним мальчишка, выговорил он. – Я не могу, Путилко. Я правда не могу. Там мои люди. Там те, кого я должен защищать. Там… там женщина, которую я люблю.
Рваный вздох раздался над его головой. Он поднял голову – и увидел, что надежда в глазах Ратки сменилась болью.
– Иди, – тихо и твёрдо сказал ему последний воин окраинного рода. – Иди, слышишь?
Замолк, глядя в сторону, но, стоило поднявшемуся на ноги Мечеславу набрать воздуха для ответа, продолжил:
– Тут жил ещё один род. Там была… я… мы хотели пожениться. Там никто не уцелел. Никто. Иди. Спасай её.
– Возвращайся к нам! – забыв на сей раз спросить дозволения, сказал Путилко. – Спасай ее, и приезжайте к нам. Вместе!
– Когда спасу – приеду, – через силу улыбнулся Мечеслав, сын вождя Ижеслава.
Если спасу. Если.
– Приезжай, – сказал и Ратка, улыбаясь одними губами, и вынул из своей поясной сумки завёрнутые в чистую тряпицу лепёшки.
– А он с дуба-то хлеб примет? – вдруг запоздало спохватился Мечеслав. – Вроде сторонятся малые Боги Громовержца и всего, что под Его рукою…
– Примет, – усмехнулся Ратка, не глядя недолгому попутчику в глаза. – Это ж не лесовик и не полевой. Омутникам в грозу разгулье, могут и человека на Перунов день утащить, и омуты себе в жильё выбирают часто под Перуновым местом. Да вон, глянь.
Ратка кивнул на высокий берег. На том и правда зеленела ещё одна дубрава. А на самом краю, над обрывом стоял дуб с мертвой, обожженной и высушенной стрелою Громовержца верхушкой.
Наверное, тут Ему и кланялись, и приносили жертвы.
Пока не пришли с полудня смерть и неволя…
Мечеслав, преклонив колено у края мелководья, зачерпнул воды и пошептал в неё, кланяясь владыке Верды-реки и прося у речного Бога позволения пересечь его владения с конём и с собакою. После позволил намоленной воде убежать обратно в реку, размахнулся и закинул лепёшку поближе к омуту.
Та вдруг закрутилась на месте, потом внезапно приподнялась, будто вставая на ребро – и рывком ушла в тёмную воду.
– Взял, – облегчённо выдохнул Ратка. – Теперь спокойно пройдёшь. Ну… пусть тебе и в остальном такая же удача будет, Мечеслав, сын вождя Ижеслава.
И он положил руку на плечо сыну вождя. И Мечеслав положил свою руку ему на плечо.
Он не знал, что сказать.
Он хотел остаться. И не мог.
Он хотел обнадёжить их, утешить, пообещать – но не мог даже этого. Ратка поймёт, что это ложь, и по
