на неблагозвучную оперетту. Пронзительный полицейский свисток был стартовым сигналом дирижера оркестра. Цок-цоки-цок, цок-цоки-цок ломовых лошадей, тянущих по булыжной мостовой скрипящие погромыхивающие фургоны, звучало неумолкающим ритмичным боем барабанов. Звуки рожков грузовых и легковых машин, то опускавшиеся до басов, то поднимавшиеся высоко вверх, были игрой духовых инструментов. Тоненький плач голодных или больных младенцев напоминал печальную музыку скрипок, а низкий гул далекой подземки — вибрирующее дыхание контрабасов. Мешанина голосов, зовущих и орущих на множестве диалектов, заменяла хор, а зычный речитатив уличного разносчика, расхваливающего свой товар, — исполнение ведущей мужской роли. И над всем этим музыкальным переполохом царил пронзительный хриплый визг толстой женщины, которой я отвел роль примадонны сопрано. Она высовывалась из окна верхнего этажа.
— Шолойми, Шолойми… Эй, эй, Шолойми, не забудь, скажи бакалейщику: отличную, толстую, жирную селедку!
Затем я представил себе гоблинов и ведьм, катающихся верхом на волнах звука и запахах, вливающихся в класс. Чудища въезжали в комнату на зловонии от гниющих отбросов из открытых мусорных контейнеров, на вони из водосточных канав, смешанной с острыми ароматами кухни, смрадом сырых комнатушек и едким запахом мочи из школьного туалета во дворе. Они влетали в окно вместе с удушающими волнами. Особенно отвратительными были гоблины, источающие зловонные выделения. Эти звуки и запахи ист-сайдских улиц навсегда запечатлелись в моей памяти. Через несколько секунд я вернулся к реальности и посмотрел на Большого Макса, Простака, Доминика и Косого, пытаясь угадать, о чем они думают. Я представил всех нас на конях с револьверами в руках, удирающих от отряда полицейских. Это было бы весело, подумал я и рассмеялся над собой. Я, Башка, занимаюсь детскими фантазиями. Всего через несколько месяцев я смогу посещать бар, как настоящий мужчина, а мысли в голове дурацкие, как у Косого Хими.
— Чему радуешься, Башка? — Макс отложил книжку в сторону и посмотрел на меня.
— Да так. Просто думаю.
Макс фыркнул:
— И ты тоже? О чем же?
— Я? О Косом, вступающем в банду Джесси Джеймса.
— Да Косой просто тупица. Чтобы мы присоединились к ним, парням из маленького городишки! — Макс презрительно усмехнулся. — Конечно, Джесси Джеймс умеет обращаться с револьвером, но ведь ты, Башка, понимаешь, что я хочу сказать. Использовать для налета лошадей! Да эта рухлядь только для мелких городишек годится. Когда мы начнем, то покажем класс! — Макс вытер нос тыльной стороной ладони. — Мы добудем миллион долларов, распихаем их по банкам, а потом завяжем.
— Миллион на пятерых, Макс? — спросил Доминик.
— Нет, по миллиону на каждого. Башка, как тебе нравится миллион долларов? — Макс был совершенно серьезен.
— Миллион? Да, мне это понравилось бы, но, может быть, хватит и полумиллиона, чтобы завязать? Миллион долларов — это огромная сумма, Макс, — нравоучительно произнес я.
— Может быть, для кого-то полмиллиона большие деньги, но для меня это миллион. — Во взгляде Макса появился вызов. Я пожал плечами:
— Ладно, хорошо. Пусть будет миллион. В данный момент какая, к черту, разница?
— Мы завяжем, когда у нас будет миллион? — задиристо спросил Простак.
— Да, мы завяжем, переберемся в Бронкс и станем большими шишками, — объявил Макс тоном, не терпящим возражений.
— Эй, ребята! — Косой перегнулся к нам через парту. — А сколько это, миллион долларов?
Макс раздраженно шлепнул себя ладонью по голове.
— Ну что за вопросик? Парню перевалило за тринадцать, а он не знает, что такое миллион долларов.
— Косой, ты настоящий дурак, — вмешался Доминик. — Миллион долларов это миллион долларов.
— Да, правильно, — кивнул Косой и улыбнулся. — Но сколько это? Скажи мне, Домми, сколько это тысяч?
Доминик поскреб затылок:
— Я думаю, что миллион — это десять тысяч долларов.
— Ты что болтаешь? Это больше чем пятьдесят тысяч, — верно, Башка? — ехидно спросил Простак.
Я был горд: я всегда знал ответ. Вот почему меня звали Башкой.
— Это десять раз по сто тысяч долларов! — с важным видом произнес я. Простак нерешительно улыбнулся:
— Да, как раз это я и хотел сказать. — Чтобы скрыть свою растерянность, он быстро сменил тему разговора: — Макс, когда мы начнем собирать дрова для костра в честь выборов?
— Мы начнем в это воскресенье, — рассудительно ответил Макс. Косой заволновался:
— А если Вильсон проиграет, у нас все равно будет большой костер, как и всегда?
— Да. Разве не наш костер всегда был самым большим в округе? Нам плевать, кто победит, Вильсон или Хьюз, у нас все равно будет большой костер.
Прозвенел звонок. Мы схватили свои пожитки. Остальные ученики почтительно ждали, когда мы первыми выйдем из класса. Мисс Монс поднялась со своего места. Когда я проходил мимо, она протянула руку, чтобы остановить меня.
— Ты! — повелительно произнесла она.
— Кто, я?
Я приготовился оттолкнуть ее. Макс остановился рядом, готовый оказать помощь.
— Да, ты, молодой человек. Мистер О'Брайен хочет с тобой поговорить.
— Опять директор? — растерялся я. — Зачем?
— Никаких наглых вопросов, молодой человек. Давай отправляйся наверх.
Я посмотрел на Макса.
— Подождите меня. Я сбегаю наверх и узнаю, чего от меня хочет старый дурак.
Макс проводил меня до лестницы.
— Мы будем снаружи, если тебе понадобится помощь. Свистни — и мы поднимемся и выбросим старого трутня из окна.
— Нет, он в порядке. Не такой уж он плохой парень, этот О'Брайен.
— Да, для директора он не так уж плох, — согласился Макс и пошел к выходу.
Я подождал, пока он не скрылся из виду. Мне не хотелось, чтобы он увидел, как я снимаю кепку. Я тихонько постучал в дверь.
— Входите, пожалуйста, — послышался приятный бас.
Я вежливо остановился на пороге и сказал:
— Вы хотели видеть меня, мистер О'Брайен?
— Да-да, проходи. — Его большое красное лицо расплылось в приветливой улыбке. — Проходи и закрывай дверь. Посиди пока, я сейчас закончу. Я как раз знакомлюсь с твоими контрольными работами. Они очень хорошие, очень хорошие. — Директор посмотрел на меня и нахмурился. — Но твое заявление с просьбой выдать тебе документы расстроило меня. — Он вновь уткнулся в бумаги.
Я сидел напротив него и чувствовал себя не в своей тарелке. О'Брайен отодвинулся вместе со стулом от стола, откинулся на спинку и, заложив руки за голову, стал покачиваться взад и вперед. Его умные синие глаза поблескивали в такт движению. Он смотрел на меня и молчал. Мне стало совсем не по себе. Внезапно он перестал раскачиваться и подался в мою сторону, перегнувшись через край стола. Его лицо приняло суровое выражение.
— Иногда я даже не могу понять, почему проявляю к тебе интерес, — сказал он. — Может быть, потому что вижу твои возможности. Твои школьные успехи свидетельствуют, что ты необычайно одаренный мальчик. Поэтому я решил поговорить с тобой. — О'Брайен встал и принялся мерить шагами кабинет. — Но не подумай, что это очередная нотация. Нет. В этой школе тебе осталось пробыть несколько месяцев, поэтому то или иное твое поведение не так уж и важно для нас, но… — он театрально поднял палец, — то, как ты поведешь себя в будущем, очень важно для тебя и именно для тебя. Этот момент может оказаться
