— Вот и прекрасно! — обрадованно проговорил тот же голос.
Я быстро взглянул в его сторону и увидел небольшого старичка с пронизывающими, колкими глазами.
— Спасибо, — говорил А. П. Коновалов, — и пожалуйста, передайте коменданту, что правительство ожидает частых и подробных сообщений.
— А лучше, если он сам сможет вырваться и явиться к нам, — бросил Терещенко.
Во время этих приказаний я приблизился к двери и открыл ее, и в тот же момент в нее проскользнул поручик Лохвицкий и, поймав за пуговицу жакета А. И. Коновалова, начал доказывать ему бесполезность дальнейшей борьбы.
Изумленные министры пододвинулись и начали вслушиваться в развиваемую Лохвицким тему.
Мне было досадно и смешно. Взять его за плечи и вывести мне представилось актом довольно грубым в отношении министров, поэтому я его ущипнул, но он только отмахнулся рукою. Меня это задело, и я объявил, что поручик контужен в голову на фронте, — что соответствовало истине, — и поэтому прошу разрешения его увести. Но мне ответили, что в том, что он говорит, есть интересные данные и поэтому я могу без стеснения его оставить.
— Слушаюсь, — стереотипно ответил я, повернулся и вышел. Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого?то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».
— Господин офицер, господин офицер, — внезапно раздался зов сзади.
— Это вас зовут, — сказал мне мой спутник.
Я обернулся. Ко мне из кабинета заседания правительства большими шагами быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.
— Сейчас звонили по телефону из городской думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить дворец от осады. Передайте это коменданту обороны для передачи на баррикады и оповещения всех защитников дворца, — говорил взволнованно министр. — Подождите, я… — Но его перебили передачей из кабинета приглашения подойти к телефону. — Хорошо, бегу! — крикнул он и, снова обращаясь ко мне, добавил: — Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это. Это должно поднять дух, — отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.
Это известие о шествии отцов города и духовенства подняло меня. И мне стало удивительно легко. «Это поразительно красиво будет», — говорил я сопровождавшему меня юноше.
Юноша сиял еще больше меня. Но вот Портретная галерея, и я, несколько сдержав выражения своей экзальтированности, выбежав на середину галереи, прокричал новость юнкерам.
— Ура! Да здравствует Россия! — закончил я сообщение новости и, под общие торжественные крики «Ура!» юнкеров, побежал дальше, останавливаясь перед группами юнкеров и делясь с ними приближающейся радостью.
А в это время снова начала разговаривать с Невы «Аврора».
— Будьте добры, помогите мне, — говорил мне юноша, оказавшийся офицером–прапорщиком, только на днях приехавшим в отпуск к родителям с фронта и вот сегодня проникнувшим во дворец, — разделить участь юнкерства и тех сыновей чести, которые служили в армии не из?за двадцатого числа, а в силу уважения к себе, как детям большого, прекрасного Народа. Вы это можете сделать, — убеждал он меня, — предоставьте мне нескольких юнкеров, и я организую вылазки. Позвольте, позвольте, — предупредил он готовый было сорваться у меня протест. — Я уже ходил, но один. Я пробрался за баррикады и, вмешавшись у Александровского сада в толпу осаждающих, бросил три гранаты. Это же была картинка! Правда, помогите, — просил юноша.
Но я отказал. Одно дело — грудь на грудь идти и другое — из?за спины. И среди кого? Рабочих, отуманенных блестящей, как мыльный шар, фантазией…
— Нет, — говорил я, — право, невинной крови не надо. Вот подойдут горожане с духовенством, и это, поверьте, окажется сильнее, чем «Аврора» с их стороны и вылазки такого сорта, как вы предлагаете, — с нашей. Оставьте честь метаний бомб из?за угла господам Савинковым, — урезонивал я горящего жаждою боя прапорщика.
— Вы правы; я не подумал с этой точки зрения, — согласился со мною юноша.
За беседой мы незаметно достигли поворота коридора в первом этаже к выходу под аркой, где нам снова попалось двое юнкеров и какой?то дворцовый служитель, стоявший прислонившись к стенке и беззаботно курящий махорку, напомнившую мне, что я давно не курил. Я остановился и попросит у него папиросу. Он охотно исполнил мою просьбу, но от денег отказался. Я закурил и пошел дальше, за поворот.
— Господин поручик, — вдруг остановил меня один из двух юнкеров, попавшихся навстречу до поворота. — Господин поручик, этот человек, у которого вы брали папиросу, кажется, большевик. У него под тулупом болтаются гранаты. Мы давно за ним следим. Он кого?то здесь ждет, — доложил юнкер свои соображения о здоровеннейшего роста субъекте, принятом мною за дворцового служителя.
— Так, отлично! Будьте внимательны! Я сейчас проверю, — поворачиваясь обратно, приказал я юнкерам.
— Послушайте, скажите, что вы здесь делаете? — подходя почти вплотную, задал я прямо вопрос человеку в тулупе и валенках. И, не давая возможности произнести что?либо в ответ, я быстро оборвал крючок воротника и задернул его на плечи, связав, таким образом, свободу действия рук.
Эффект был ошеломляющий как для него, так и для меня: на раскрытых плечах лежали солдатские погоны Семеновского полка, а за поясом торчало два револьвера и висело несколько гранат.
Мгновение — и мой револьвер у его носа, а штыки винтовок юнкеров прижались к животу и груди. И он стоял не шелохнувшись, выпучив глаза и сдерживая дыхание. Прапорщик вмиг снял с него его украшения и вытащил из карманов кучу обойм и кошелек, в котором оказалась расписка в получении от товарища Сидора Евдокимова пакета за № 17 от 25 октября из Зимнего дворца, от товарища N. Печати не было. Подпись была, но неразборчива. Эту записку я спрятал в полевую книжку, а револьверы, патроны и гранаты предоставил в распоряжение юнкеров и принялся за допрос. Но ни угрозы, ни обещания свободы не действовали. И он, притворяясь дурачком, рассказывал сказку, что кошелек он нашел во дворе, что он неграмотный и что он и не солдат вовсе, а так, святым духом оказался в форме. Слушая галиматью, какую он нес, прапорщик бесился и все хотел его пристрелить. Но я решил иначе и приказал юнкерам отвести его наверх и сдать внутреннему караулу 2–го этажа. Прапорщик тоже пошел с ними.
«Надо быть осторожнее», — начала строить выводы мысль, когда, оставшись один, продолжал идти к комендантской, как в коридоре из другого, параллельного первому, из которого я только что вышел, с шумом показались юнкера–ораниенбаумцы. Я остановился и, подождав, чтобы их больше накопилось, передал им весть о шествии горожан ко дворцу. И то, как они приняли это, подсказало мне, что они выходили в коридор для полного выхода из дворца.
Теперь же настроение вновь переломилось, и они снова загалдели о возвращении обратно к своим постам. В это же время откуда?то выскочил офицер их школы, и дело водворения порядка опять пошло на лад. Тут же попался мне на глаза один из юнкеров связи нашей школы, которого я и послал на баррикады передать новость капитану Галиевскому. «Медлить нельзя, — между тем говорил я себе. — Скорее находи коменданта обороны и проси направить свободных офицеров к юнкерам.
